Лихое время. «Жизнь за Царя»
Шрифт:
– Ну, впрямь, – отмахнулся Лыков-Оболенский. – Ничего бы князь нам не сделал. Он совестливый был.
– Господа, Пожарский и его мужицкая армия – это вчерашний день, – сказал самозваный глава Думы полковник Струсь. – Что мы ответим посланнику короля Сигизмунда? Он ждет точного ответа – за кого заручатся московские правители?
– Ох уж, государи мои, – покачал тучным чревом боярин Салтыков. – Никак я этих поляков не пойму. Все-то у них не как у людей! Сын супротив отца пошел – куда ж это годится?
– Это, господин боярин,
– Рокош-мокош, – проворчал Мстиславский. – Напридумывали слов-то, ровно кружев наплели. Так бы и говорили – измена!
– Чья бы корова мычала… – язвительно сказал Мосальский. – Уж ты-то государям не изменял? Сам-то Ваське Шуйскому кланялся, а потом его же и в монастырь отправил!
– Ты, князь, говори, да не заговаривайся, – мрачно усмехнулся Федор Мстиславский. – Шуйскому я отродясь не кланялся. Он мне кланялся, когда в цари решил лезть. И Васькой ты его не называй! Какой бы ни был, а царь!
– Ты что, князь, меня учить вздумал? – гневно вскинулся Мосальский. – Да я…
– Что, ты?! – рыкнул князь Мстиславский, поднимаясь с места.
Длинный, как оглобля, Мосальский против мощного Мстиславского – как щенок супротив овчарки. Какое-то время два князя стояли, пронзая друг друга взорами, Мосальский – бешено-яростным, Мстиславский – спокойно-насмешливым. Наконец Мосальский сел, не желая ссориться дальше. Если Федор Иванович вызовет его на Суд Божий, не сдобровать…
Полковник, с удовольствием наблюдавший за маленькой сварой бояр, продолжил разговор.
– Королевич Владислав ваш законный правитель. Так, князь Федор? Так, князь Даниил? – спросил Струсь, посмотрев на Мезецкого. – Вы, господин окольничий, почему-то молчите…
– А о чем говорить? – усмехнулся князь. – Сидим, из пустого в порожнее переливаем. Верно, господин полковник, изволишь сказать – наш законный царь Владислав. Только толку-то от этого? Где он, царь-то этот?
– Как это понимать, князь Данила? – кхекнул Мстиславский. – В грамоте, которую мы с Желтовским подписывали, чьи подписи стоят? Твоя, моя да Шереметева. Василь Васильич Голицын в Польше пребывает, не то – в гостях, не то в плену, а остальных, кроме Телепнева, уже и в живых-то нет. Ну-ка, Васька, вспомни грамотку-то.
Василий Телепнев, единственный из думных дьяков, оставшийся в живых, тотчас же открыл небольшой сундучок. Вытащив свиток, развернул и стал читать:
– По благословению и по совету святейшего Ермогена, патриарха Московского и всея Руссии, и всего освященного собора и по приговору бояр и дворян и дьяков думных, и стольников, и торговых людей, и стрельцов, и казаков, и пушкарей, и всех чинов служилых людей великого Московского государства мы бояре князь Федор Иванович Мстиславский, да князь Василий Иванович Голицын, да Федор Иванович Шереметев, да окольничий князь Данила Иванович Мезецкий, да думные дьяки Василий Телепнев, да Томило Луговской…
– Хватит, – оборвал Мстиславский. – Вишь, от имени всего народа призвали мы Владислава на царство. Стало быть, его и должны поддерживать… А сын он Сигизмунду али не сын – дело десятое.
– А чем поддерживать-то? – угрюмо спросил Мезецкий. – У меня, Федор Иванович, боевых холопов десяток остался. Всей дворни душ сорок наберется. Положим, у тебя сотня…
– Меньше… – дернул бородой князь Мстиславский. – Откуда сотне-то взяться? Ладно, если пятьдесят наскребу. А боевых холопов – всего двое осталось.
– Вот-вот, – сказал Мезецкий, обводя взглядом Боярскую думу. – У кого, господа бояре да окольничие, войско есть? Может, в погребе али у жены под юбкой? У полковника нашего, пана-боярина Струся, сколько народу осталось? Тыща? Две?
– Мои жолнеры и гусары – моя забота, – горделиво сказал шляхтич. – Сколь ни есть, а все за Владислава в бой пойдут!
– Вот как пойдут, так и помрут, – усмехнулся самый молодой из бояр – Иван Никитович Романов, младший брат ростовского митрополита Филарета. – У боярина Струся три сотни гусар да полтыщи пешцев осталось. Москву в узде держать да нас, грешных, – может, и хватит. А если в бой идти, мало.
– Так что, под Сигизмунда идти, под католика? – угрюмо обронил Воротынский.
– А Владислав-то уже православие принял али как? – насмешливо поинтересовался Романов.
– Не может принц Владислав православную веру принять, пока он в Москву не прибудет, – раздраженно отозвался Струсь, пытаясь невесть в какой раз объяснить боярам политическую ситуацию. – Король Сигизмунд занял все дороги. Пока принц войска не соберет, короля не разгромит, все по-старому будет.
– Ну, так мы не против, если королевич короля разгромит, – изрек друг и родич Романова боярин Шереметев. – Вот разгромит – пущай православие примет. А лучше пусть сразу принимает. Тогда милости просим на царство. Тогда и думать будем. От нас-то, господин наместник, ты чего хочешь?
– Ну, неужели не ясно, ясновельможные паны бояре? Хочу, чтобы вы, правители московские, денег дали, чтобы принц Владислав сумел войска собрать, – сдерживая накипавший гнев, сказал полковник. – А вы, господа, обязаны дать деньги своему государю!
В палате сразу же стало шумно. Вообще, деньги лях просит давно, а где же их взять-то? А коли у бояр что-то и осталось, так не дадут…
– Ну, с деньгами-то войско и дурак соберет! – усмехнулся боярин Романов. – Пусть королевич без денег попробует…