Лихое время. «Жизнь за Царя»
Шрифт:
Настоятель, проводив взглядом взор Авраамия, улыбнулся:
– Муки, крупы – года на два хватит, если не беречь. А беречь – так на все четыре. Опять-таки рыбу ловить можно. Соли столько, что десять лет ешь – еще на сто останется. Я уже огородникам велел, чтобы лук да чеснок нынче внутри стен садили. Ну а сколько людей, пушек, мушкетов да припаса огненного – тут ты сам смотри да считай. Братии и бельцам накажу, чтобы слушались тебя, как меня. Что нужно – бери. В общем, брат Авраамий – сам знаешь, чего тебе делать. Ну, пойдем вниз, пока на ветру-то тебя не просквозило.
– Ништо,
– Послушание? – хмыкнул настоятель. – Какое ж это послушание? Вижу – доволен, ровно кот у сметаны. Все хвори прошли! Обитель спасешь – хошь летопись дописывай, хошь – в затвор иди.
– А урок, что авва Антоний мне задал?
– А что – урок? – посерьезнел игумен. – Его-то никто не отменял… Если я тебя на Великую Схиму благословлю, без послушания, стало быть, я за тебя и урок должен исполнять… Ну, помоги тебе Господи!
Настоятель ушел, а Авраамий, поглядев ему вслед, понял, почему отец Антоний избрал себе в преемники именно старца Иринарха, выбрав его из четырехсот монахов…
Начальствовать Авраамий начал с обхода стен, пытаясь найти изъяны. Насчитал, что прошел не меньше пятисот саженей, но никаких изъянов не встретил! Не поленившись, обошел вокруг еще раз, тыкая землю посохом. Почти везде, проткнув одну-две пяди земли, железный наконечник упирался в камень. От души отлегло – коли в осаду садиться, то сапу [27] не прокопают и мину не подведут.
27
Сапа – подземный ход. Использовался также для установки мин.
Когда Палицын вернулся, его уже ждали мнихи, слуги монастырские, вольные крестьяне и поморы. Отдельно построились стрельцы, выделяющиеся красными и синими кафтанами. Пришел и сам настоятель.
– Вот, брат Авраамий, командуй, – улыбнулся отец Иринарх. – Всех собрал!
Осмотревшись, келарь решил начать с поморов и мужиков.
– Автомон Автономов, староста поморский, из Михайло-Архангельского городка, – степенно представился кряжистый мужчина с окладистой русой бородой, что едва прикрывала свежий шрам на щеке. Понятно – дрался с англичанами…
– Выборный староста Егорий, сын Васильев, – назвал себя долговязый мужик, явно из монастырских крестьян.
– Давай, сыне, с тебя и начнем, – кивнул он Егору. – Плотников-то у тебя много?
– Так ить смотря чего делать, – осторожно сказал старшина. – Ежели сруб поставить али крышу покрыть, так каждый смогет. Ну, ежели церкву, там, колокольню округлую – тут опытный нужен…
– Ну, церкви нам пока не надо, – покачал головой Палицын. – Ты, Егор, возьми мужиков да начинай с ними срубы рубить… Значит… – прикинул келарь. – Нужно нам внутри обители избы поставить, чтобы христиане, которые за стенами, туточки смогли жить. Сколько, да чего – лучше меня знаешь. Как поставите, то семьи сюда везите. Окромя жилья, сделаете еще шесть срубов, каждый – в два дома длиной, да поставите напротив ворот. Сколько времени-то понадобится?
– Так деревья свалить, срубы поставить – дело нехитрое. Токмо возить долго. Ежели с дальних вырубок, так дня три убьем, а то и поболе. Ближний-то лес, – покосился Егор на игумена, – владыка не велит трогать.
– Рубите на ближнем, – разрешил настоятель без размышлений и колебаний. Отпустив старосту и крестьян, келарь посмотрел на помора:
– По отечеству-то как тебя звать-величать?
– Автомон Автомонович я, – отозвался помор спокойно, будто его каждый день именовали с «вичем», какое только князьям да боярам пристало. – Мы издавно, кто старшие в роду, все Автомоны. Людей у меня много, да все больше – бабы да детки. Душ триста. Мужиков двадцать, да пять кочей. Остальные-то сожгли.
– Значится, так, Автомон Автомонович… – призадумался келарь. – Кочи, говоришь… Ты погоди немножко. Народ отпускай, а сам подзадержись малость. Дело у меня к тебе будет, особое.
Когда остались только стрельцы, Авраамий обернулся к воинским начальникам.
– Ну, тебя, Петро, я давно знаю, – улыбнулся Мансурову, с которым довелось пройти долгий путь. – А это, стало быть, стрелецкие воеводы…
Один из стрелецких начальников, сняв шапку, назвался:
– Стрелецкий голова Елизарий Денисов, сын Беседнов.
Второй представиться не соизволил, а нагло посмотрел на Авраамия и криво усмехнулся.
– Стало быть, Лихарев ты, Максим, – угадал Авраамий и кротко спросил: – У тебя, воевода, сколько людей?
– А ты кто таков, чтобы я тебе докладал? – подбоченился Лихарев. – Иди себе, Богу молись. А воевать – наше дело. Отец игумен совсем ума лишился, если келарю приблудному оборону крепости хочет доверить!
– Ты, сыне, меру словам знай! – сурово сказал игумен, пытаясь пресечь охульные слова. – Старец Авраамий ляхов у Троице-Сергиевой лавры разбил и по всей Руси славен!
Но воевода, закусив удила, не внимая голосу разума, продолжал лаять:
– Да мне по хрен, где он славен! Пущай на Москву мотает! Тут не Лавра, а Соловки! И ты, игумен, мне не указ. У меня начальник – воевода Колмогорский, который отряд в помощь отправил, но не тебе в подчинение! А если воеводы нет, так я сам по себе!
– Ах, ты сукин сын! – закричал келарь. – Ты кого приблудным назвал, срань подзаборная?! Да у тебя еще батька с маткой не снюхались, когда я чин стольника получил!
Авраамий, взмахнув посохом, едва не задел им кончик носа воеводы, от чего тот вскипел и выхватил саблю, но на его плечах повисли двое стрельцов.
– Максим Васильич, ты че творишь-то? Окстнись! Ты ж на старца руку поднимаешь! – отбирая саблю у начальника, сказал Елизарий Беседнов.
Воевода, слегка опамятовав, хрипло пробурчал:
– Я тебя, старый пень, по уши в землю прикажу вбить. Елизарий, скажи стрельцам – пущай они этого монаха к столбу привяжут да двадцать плетей всыпят! Ну!