Лики Японии
Шрифт:
Хотелось бы подчеркнуть, что все это время речь шла не о кажущейся странной нерешительности японцев в вопросе, как назвать свою страну, не о государственных символах — национальных гимне и флаге, не о мифе, касающемся основания государства в 660 году до н. э. и провозглашения дня 11 февраля праздником, не о Ясукуни-дзиндзя в Токио и своеобразной системе летосчисления в Японии, — во всяком случае, не только об этом. Все эти факты можно было бы заменить многими другими, хотя и не любыми. Речь шла о самобытности, о том, что люди, живущие в иных, чем мы, широтах, мыслят по-другому, поэтому, чтобы лучше понять их, надо бросить взгляд в глубь истории.
Фактор географических расстояний играет на нашей планете все меньшую роль. С тех пор как был подписан договор о воздушном сообщении между СССР и Японией (13 февраля 1969 года) и тем самым установлена самая скоростная связь между Европой и Японией, можно пообедать в Токио, а поужинать в Берлине. От разницы во времени выигрываешь семь или восемь часов. Правда, эти часы добавляются при обратном полете.
Если четыре столетия назад подход к японским берегам таил для европейцев большие опасности и каких-нибудь двадцать лет назад лететь через юг Азиатского континента в громоздком самолете, взявшем курс на Токио, было нелегким делом, то сегодня путешествие в Японию не назовешь ни рискованным, ни утомительным. Время, которое требуется самолетам на преодоление бескрайних далей континентов и морей, все сокращается. 6 апреля 1937 года впервые стартовал самолет японского производства из Тасикавы в Лондон. Ему присвоили многозначительное название «Камикадзе» («Божественный ветер»), что несколько лет спустя стало синонимом смерти. Продолжительность полета — 94 часа 17 минут 56 секунд, из них чистого полета — 51 час 19 минут 23 секунды. Сегодня расстояние между этими городами преодолевается всего за 12 часов.
Чувство расстояния в наше время постепенно теряется. Неспешная поездка сменилась стремительным полетом; резкая смена одного континента другим, одной культуры другой стала обычной. Как же относится к этому сама Япония, то самое островное государство, для которого в течение столетий весь мир (за исключением соседних государств на континенте) был бесконечно далеким и которое остальному миру, после того как он открыл это государство, казалось также бесконечно далеким? А оно неожиданно проложило мосты, правда, лишь воздушные, ведущие во все страны света, которыми ежегодно пользуются около 4 миллионов японцев (в 1981 году — 4,01 миллиона). Исходя из статистических данных, каждый пятый японец к настоящему времени побывал за границей. Число путешественников в обратном направлении, несомненно, меньше, но и оно не так уж мало (в 1981 году — 1,58 миллиона, на 20 процентов больше по сравнению с предыдущим годом). Но возникает вопрос, углубило ли наведение мостов взаимопонимание между народами?
В 1944 году, во время социологического опроса в США на предмет того, что американцы знают о Японии, 50 процентов опрашиваемых ответили, что им лишь известно, будто половина всех японцев умеет читать и писать. Сегодня результат подобного опроса оказался бы в любой стране совершенно иным. В наше время знают друг о друге гораздо больше. Спрашивается, однако, насколько эти знания соответствуют действительности? Вопрос этот следует задать обеим сторонам, и скорее всего окажется, что Япония знает об остальном мире значительно больше, чем остальной мир о Японии. Чтобы в этом убедиться, достаточно заглянуть хотя бы в школьные и вузовские учебники.
В начале лета 1976 года японский министр иностранных дел посетил несколько европейских стран. По возвращении собравшиеся на токийском аэродроме журналисты задали ему вопрос: «Господин министр, ваше главное впечатление о поездке?» «Европейцы нас не понимают!» — гласил краткий ответ. Возможно, и не следовало придавать такого большого значения этим словам, если бы они не произносились в Японии слишком часто. «Вы нас все равно не понимаете!» — слышишь повсюду. Не так уж редко в Японии не считают нужным прислушаться к разумным доводам со стороны, а чужестранцу, если он придерживается другого мнения, без обиняков объявляют, что тот не имеет никакого представления о стране, не понимает ее и никогда не сможет понять, на что ему подчас хочется задать вопрос, много ли сделала сама Япония, чтобы быть понятой? Однако взаимные упреки, как известно, не способствуют пониманию.
Но, может быть, эта страна в самом деле трудна для понимания? Несколько лет назад некий француз написал книгу, ставшую даже в Японии бестселлером. В ней, в частности, сказано: «Японцы не думают о вчерашнем дне, не подвержены привычкам. Они думают о дне завтрашнем». Возможно, но неужели все японцы страдают неоманией, все 120 миллионов? Затем появился другой европеец и пустился в поиски «истинной» Японии. Его книга в свое время также завоевала большую популярность. Он утверждал, что истинную Японию представляют вовсе не Токио и Осака (странным образом он добавил к ним Киото — древний город императоров и единственный крупный центр Японии, не разрушенный войной и потому сохранивший, хоть и частично, облик типично японского города), истинную Японию можно найти в районе Тохоку, малоразвитого северо-востока главного острова Японии. Люди здесь совершенно другие, а самое главное: туда еще не проник туризм.
Что же представляет собой «истинная» Япония? Япония трехсотлетней, столетней или пятидесятилетней давности? Не та ли это Япония, которую любовно, романтично и идиллически изобразил в своих многочисленных книгах умерший в 1904 году писатель греко-английского происхождения Лофкадио Хирн, проживший полтора десятка лет в Японии и принявший японское подданство? Его книги вплоть до тридцатых годов в значительной степени влияли на создание образа Японии как в Америке, так и в Европе. Переведенные на многие языки и доступные по цене, они заполняли не один книжный шкаф и библиотеку. Их еще и сегодня можно приобрести в Японии по сходной цене. Выходит, что взгляд Хирна на Японию до сих пор продолжает влиять на представление о ней в англоязычных странах. При некотором благодушии его описание Японии можно охарактеризовать как изображение волшебного царства, хотя на самом деле оно — не что иное, как прискорбное искажение действительности.
Однако экзотически-романтическая завеса, сотканная с большим старанием (порой не без содействия самих японцев) европейской буржуазией, уже обветшала. Ей давно пора быть выброшенной на свалку истории. Но кое-кто все еще не желает отказываться от этих устаревших представлений. Почему в Европе упорно не хотят расставаться с подобным образом Японии?
Что же представляют шумные крупные города, такие, как Токио и Осака, с их огромными высокопроизводительными промышленными предприятиями, если не истинную Японию наших дней? Что скрывается за демонстрациями, за забастовочной борьбой рабочих, если не истинная Япония? Разумеется, несколько отрешенный от мира самый северо-восточный район главного японского острова с его сдержанными, трудолюбивыми и скромными людьми — также часть «истинной» Японии сегодняшнего дня.
Поэт Кэндзи Миядзава, который, не считая нескольких посещений Токио, никогда никуда не выезжал и провел свою полную лишений жизнь в уединенной сельской местности, написал в 1931 году стихотворение, полюбившееся большинству японцев, хотя молодежь относится к нему уже иначе. Приведем его подстрочный перевод:
Перед дождем и бурей не следует сгибаться. Надо пренебрегать снегом и зноем. Надо быть здоровым телом, свободным от страстей, всегда улыбаться, есть неочищенный рис, но съедать не более четырех мисок в день с рыбой и овощами. Надо наблюдать за всем непредвзято, внимательно все выслушивать, пытаться понять и не забывать. В тени соснового бора иметь пристанищем крытую камышом хижину. Если на востоке заболел ребенок, иди к нему и выхаживай его. Если на западе живет уставшая мать, иди к ней и помоги ей нести вязанку риса. Если на юге умирает человек, иди к нему и избавь его от страха смерти. Если на севере люди ссорятся и жалуются друг на друга в суде, скажи им: Прекратите! Это безрассудство. Проливать слезы во время засухи, странствовать в печали в холодное лето, не удостоившись ни от кого похвалы, но никому не доставляя огорчений, — таким человеком я хотел бы быть.При всей своей любви к поэту, к его простым, трогательным стихам я, однако, должен сказать, что и это не «истинная» Япония. Только частица ее. Равно как и скрытые горами прекрасные храмы или завоевавший мировую известность кукольный театр, или напоминающие больше священнодействие спектакли театра ноо, или цветная ксилография художников Утамаро, Сяраку, Хокусая и Хиросигэ, которым европейское искусство со времен Моне, Дега и Ван Гога обязано многим.
Чтобы понять Японию, необходимо проникнуться ее своеобразием, самобытностью, но и Япония должна понять Европу. Японцы часто упрекают европейцев в индивидуализме и ставят при этом между ним и эгоизмом знак равенства. Эгоцентрическое мышление, утверждают они, в Японии отсутствует или выражено крайне слабо. Эта точка зрения коренится в разных направлениях общественного развития, в разных духовных традициях и исходя из этого может быть довольно просто истолкована. Но ведь из своего менее выраженного эгоизма японцы делают вывод о моральном превосходстве. В то же время, противореча самим себе, они жалуются на то, что из-за живучести феодальных пережитков в японском обществе, особенно ощутимых в семейных отношениях, их «я», индивидуальность, неповторимость личности не могли раскрыться по меньшей мере до конца войны.