Ликвидация. Книга первая
Шрифт:
И брякнул трубку на рычаг. Гоцман продолжал с интересом рассматривать офицера.
— Давайте к делу, — бросил Кречетов. — Итак, обмундирование сгорело, схрон уничтожен. Но у нас есть приметы преступников, так?
— Нету.
— Весело… Остается тотальная проверка всех складов и воинских частей. — Майор аж присвистнул от такой перспективы, но тут же упрямо тряхнул головой. — Так, хорошо. Какие еще есть варианты?
— Шо я к вам пришел… — медленно проговорил Гоцман. — Оперативным путем удалось прояснить, с какого склада то богатство
— Как это? — Неподвижное лицо Кречетова порозовело от волнения и стало почти мальчишеским. Он нетерпеливо уставился на Давида.
— Есть накладная, по которой его выдали. — Гоцман сунул руку в карман пиджака.
— Ну-ка, ну-ка…
Но Гоцман продолжал молча шарить по карманам. Охлопал пиджак, брюки. И наконец, сжав кулаки, в ярости выдохнул:
— Н-ну, Ф-ф-фима!
Родя, близоруко щурясь, вертел в длинных гибких пальцах накладную. Фима знал, к кому идти — Родя, по-правильному Радченко, был знаменитый фальшивомонетчик, а значит, разбирался и в поддельных бумагах.
— А с чего ты взял, шо это липа? — Родя поднес накладную к носу и с шумом втянул воздух. Покривился: — Ну и несет от тебя, как из бочки…
— Шо липа — знаю… А несет, так день рождения был у друга.
— Но с чего липа, с чего?
С тяжелым вздохом Фима отобрал у него бумагу и медленно, словно больному, начал объяснять:
— Сложено. — Он аккуратно согнул накладную на сгибах. — То есть лежало на кармане. И ехало от самых Сум… Ну, допер?
Родя помотал головой, глядя на Фиму унылым, ничего не выражающим взглядом.
Еще раз вздохнув, Фима помял бумагу в пальцах:
— А хрустит, как свежий червонец. Оно и есть липа. И мастырили в Одессе. За полчаса до склада сунули на карман, оно и не затерлось.
Родя снова взял накладную, недоверчиво повертел в пальцах, потер сгибы, вгляделся в печать. Задумчиво зашагал по комнате туда-сюда.
— Не знаю, не знаю. Бланк типографский. Печать выпуклая. Все честь по чести.
— Так я и говорю, не фраер халоймысничал, — кивнул Фима. — До боли интересно — кто?
— А я знаю?.. — пожал плечами Родя, продолжая шагать.
— Родя, ты мене знаешь. Я — человек-могила. Даже под стволом на тебя не покажу.
— Не знаю, — помедлив, покачал головой Родя. — Я от дел отошел. Глаз уже нет, одна близорукость… Не, не знаю. И даже на ум ничего такого не приходит…
Он недоуменно развел руками и выронил накладную — случайно или нет, но над тазом для умывания. Реакция у Фимы оказалась хорошей. Он поймал бумагу над самой поверхностью мыльной воды. Бережно разгладил и взглянул на старого знакомого пристально.
— Родя, шо-то начинает мне сдаваться, а не ты ли и смастырил? А?!
— Я?!! — задохнулся от возмущения Родя. — Да мои рейхсмарки даже в «Дойче банке» брали, как свои, по курсу одна рейхсмарка — червонец! Румыны моими леями платили, и никто не жаловался! И я!.. Я!.. Этим?!
— Извини, Родя, — искренне огорчился Фима.
— Ас чего это вдруг эти ментовские
Как именно Родя получил от Фимы по морде, оба даже не очень заметили. Но получил. И Фима присел на корточки возле утирающего кровь Роди. Тот высморкался, попытался привстать.
— Родя, скажу тебе как родному, — тихо произнес Фима, потирая костяшки кулака. — Я нет-нет, да и думаю: может, я неправильно жил? Надо же брать деньги у богатых и давать бедным. А таким, как ты, давать по морде. У мире должна же быть красота и гармония… — Он вздохнул. — Так шо ты скажешь за эту бумажку?
Глубокой ночью Гоцман постучал в дверь коммунальной квартиры, где жил Фима. Примерно через минуту заскрежетал замок, лязгнул отпираемый засов, с двери сняли цепочку. Открыла женщина. Высокая, стройная, одета в халат. Лица не разглядеть. Света в прихожей не было.
— Фима дома? — тихо, чтобы не испугать ее, произнес Гоцман. Но все равно испугал.
— Не-ет… — Голос был еле слышен, наверняка она спросонок не вполне понимала, что происходит.
Аккуратно отстранив женщину, Гоцман направился вглубь квартиры — бесшумно и быстро. Вспыхнул фонарик в его руке.
Квартира пустовала. Гоцмана это удивило — чтобы в Одессе в сорок шестом году да пустовала квартира. Но это было именно так. Он молча распахивал двери в комнаты, и на него веяло холодком застоявшихся, нежилых помещений. Окна закрыты старыми газетами, вещи — в чехлах.
— Это моя комната, — тихо произнесла хозяйка, когда он сунулся в очередную дверь.
Не обращая внимания на ее слова, он заглянул под кровать, в небольшой платяной шкаф. Никого. Бегло оглядел аккуратную комнатку. Швейная машинка, трельяжик. На тумбочке горела настольная лампа. На смятом покрывале — раскрытая книга. Он издали глянул — «И. А. Бунин. Дело корнета Елагина». Выходит, читала перед его приходом… Читала, несмотря на ночь. Не спала.
— А комната Фимы?..
— Напротив.
Он настежь распахнул дверь в комнату напротив. Комната — громко сказано. Комнатушка, большую часть которой занимали походная складная кровать и верстак. Старые обои со следами от клопов. Угол отгорожен занавеской. Гоцман рывком отодвинул ее — пусто.
— Вы кто? — наконец спросил он у хозяйки.
— Я — Нора… А вы?
— Я Гоцман.
Даже в темноте видно было, как она улыбнулась.
— А я уж думала… Здравствуйте. Хотите чаю?
Он не нашелся что сказать, а она уже прошла в кухню, поставила на примус чайник. Зажгла свечу. По кухне заметались тени, похожие на летучих мышей, и, может быть, оттого Гоцману показалось, что хозяйка очень красива. А потом понял — да не показалось ему вовсе. Она действительно была очень хороша: тонкое, благородное лицо напомнило ему о том, что было, а теперь уже не вернется. Потому что совсем другие времена.