Ликвидация. Книга первая
Шрифт:
— Выжми сцепление, — прохрипел он шоферу. Тот из последних сил выполнил приказ.
— Газ!
Чекан почувствовал, как тяжело наваливается на него мертвый водитель. Со злобой отбросил его, вцепился левой рукой в баранку, выкручивая ее…
— Газ!!! — просипел он уже сам себе, усаживаясь на водительское место.
Сзади, из кузова, по-прежнему доносились очереди. Значит, Толя жив и при патронах.
Быстро набирая скорость, «Студебеккер» удалялся от военного склада. Его провожали томительный, надсадный вой сирены и
— Почему Академик не предупредил о новых паролях? Поч-чему?.. — Чекан скрипел зубами не столько от боли, сколько от ярости. — Чудом же вырвались! Если бы были не на «студере», вообще не смогли бы уйти!.. Зачем вообще совались, спрашивается?
— Чеканчик, дорогой, — рассудительно заметил полненький лысый Штехель, который аккуратно перебинтовывал ему рану, — что я могу тебе сказать за это?
— Ни хрена ты не можешь сказать! — застонал Чекан. — Почему к тебе перебрались? У Грека тихо, как в раю! Машину есть где спрятать, катакомбы рядом!.. Нет, сорвал с насиженного места!..
— Значит, у него резон. — Штехель, прикусив губу от усердия, щелкнул ножницами, отрезая кусок марли. — Потерпи еще… Вот так. Чтоб спокойнее было, значит, чтоб вернее…
— Спокойнее! Штехель, ты меня не зли, у меня второго человека за неделю убили…
— Да подберем мы тебе людишек, — поморщился Штехель. — Не проблема.
В дверь негромко, но затейливо постучали — три раза коротко, длинно и снова коротко. Звякнул засов. Толя Живчик ввел в тесную, скупо освещенную и заставленную вещами комнату сына Седого Грека, бледного, вяловатого Эдьку.
— Батька просил передать, шо вам не надо ездить до складу, — без всяких предисловий произнес Эдька. Его лицо казалось более унылым, чем всегда.
— Что ты говоришь?! — Чекан неловко двинул раненой рукой и скрипнул зубами. — Вот спасибо! А где ж он, гад, раньше был, а?!
— Уголовка у нас, — так же уныло сообщил Эдька. — Я сховался… Два часа сидел.
Толя Живчик присвистнул от удивления, Штехель выронил ножницы. Они звякнули о чисто вымытый пол. Штехель нагнулся и не сразу их ухватил.
— У Седого Грека обыск? Вот тебе и резончик… Прочуял Академик!
— Сливай воду. Если Грек расколется, мало не покажется…
Лицо Чекана потемнело. Но, в отличие от подельников, он не сказал ни слова. Внимательно смотрел на Эдьку.
— Слухать будете? — равнодушно разжал губы тот. — Батька казав, до Чекана е другое дило. Дюже важное…
Через полчаса Чекан и Толя Живчик вышли из дома, давшего им приют. Пройдя немного, остановились, вдыхая запахи летней ночи. Чекан по-прежнему морщился от боли в раненой руке. Его даже слегка пошатывало.
— Справишься один? — с сомнением поинтересовался Живчик. — Там небось охрана. Полный дом народа. А ты раненый…
— Справлюсь. Возьму Иду для прикрытия… А ты, Толя, кончай пацана и бегом к Седому Греку. Сам сказал, он заговорит — мало не покажется.
— Штехеля тоже? —
—Сдурел?! Штехель при чем?! Главное, чтобы Грек не успел заговорить…
— Ладно, попробую. — Живчик небрежно приложил два пальца к кепке и зашагал обратно к дому…
В гаражике было душно, пахло бензином и нагретым металлом. И запах этот не мог перебить даже ветерок, налетавший с недалекого моря. Деловито перекликались оперативники, гремело что-то на кухне, мелькали-лучи ручных фонарей. В доме Седого Грека шел ночной обыск.
— Значит, и за «Додж» ты не слышал? — терпеливо повторил Гоцман, глядя на равнодушное бронзовое лицо Грека, сидевшего на корточках. Ветерок перебирал седые колечки его бороды.
— Не слышал.
— И трехтонке ты мотор не перебирал?
Седой Грек пожал плечами, демонстрируя, как надоел ему бесполезный разговор.
— И инкассаторской машины не видел?
Вздохнув, Гоцман кивнул на двух испуганных заспанных румын, сидевших в углу на корточках под охраной милиционера.
— Румыны ж все скажут. Чего тянуть?..
Вздох Седого Грека был обреченным. Но он по-прежнему молчал.
— Грек, ты сильно влип…
— Влип — отвечу, — кивнул тот.
— Очень сильно, — подтвердил Гоцман и усталым жестом потер небритый подбородок. — Ладно, иди собирайся…
Грек поднялся, неодобрительно глядя на беспорядок вокруг. Начал подбирать с полу разбросанные банки, освобождая проход, и складывать их в холщовый мешок. Гоцман, прищурясь, смотрел ему в спину.
— Грек! А кто такой Академик?..
Мешок с банками с грохотом и звоном выпал из рук Грека. Он обернулся.
Обернулись румыны, обернулся милиционер…
— От тож, — наставительно усмехнулся Гоцман.
На улице, у подъезда к дому, мелькнули фары, раздался скрип тормозов, шум работающего двигателя. По звуку Гоцман понял, что подъехал Соболь. И точно, Васька выскочил из кабины и срывающимся голосом зачастил:
— Давид Маркович, я хотел вас не найти, у вас же дела и к тому же ночь, но Андрей Остапыч сказал, шобы лично… «Васька, надо, хоть порвись!» Ну, я ж не мог…
— Да что там у тебя стряслось? — поморщился Гоцман.
Выслушав Ваську, он хмуро обернулся, поискал глазами Якименко:
— Леша! Я уехал. Остаешься за старшего.
— Шо-то случилось, Давид Маркович?..
Но Гоцман только зло махнул рукой и забрался на переднее сиденье «Опеля»…
Богатая то была квартира. Когда-то, лет тридцать назад, жил в ней, наверное, одесский адвокат или учитель гимназии, а может, преуспевающий зубной врач. На какое-то время стала она коммуналкой, а потом прибрало ее под свое крыло коммунально-эксплуатационное управление Одесского военного округа. Снова появилась в ней хорошая мебель и даже роскошь из роскоши — отдельная ванная. В народе такие квартиры прозвали «генеральскими».