Ликвидация
Шрифт:
— Сенька — залетный, — спокойно произнес Гоцман. — Всего месяц в городе. К тому же ночь…
— Согласен, — кивнул Омельянчук. — А если б кто признал из проходящих? Окликнул: здрасте, Давид Маркович, шо свеженького в уголовном кодексе? Тогда как?!
— Я ж повторяю — ночь…
— Обратно согласен! А к чему один попер на пять стволов?! Там народ с душком, очки не носит. К чему один?! Ты шо, броненосец?!
Гоцман снова вздохнул:
— Та если б я тех пацанов не взял на бздо, они бы начали шмалять,
Омельянчук раздраженно нашарил на столе очередную папку, дернул за тесемки так, что они порвались. Посмотрел на Гоцмана, мерившего шагами кабинет.
— Та шо ты мечешься, как скипидарный?!
— Доктор сказал ходить, — пожал плечами Гоцман. — Вот и ходю. Полезно для здоровья.
— Ну раз сказал, ходи…
Оба умолкли. Раздражение повисло в воздухе, мешало двигаться. Омельянчук остервенело лупанул кулаком по дыроколу, но тот только жалобно чвакнул, пытаясь пробить толстую стопку листов. «От же ж зараза», — с сердцах сказал про себя Омельянчук.
— Ну хорошо… — наконец хмуро произнес он после паузы. — А Фима был к чему?
— Ты шо опять за Фиму, Андрей Остапыч? — выдохнул Гоцман.
— А то, — зло оскалился начальник УГРО. — В честь чего вор-щипач экстра-класса гуляет с вами до секретной операции, а?!
— Андрей Остапыч!..
— Нет, в честь чего?!
Омельянчук снова шарахнул по дыроколу.
— Ты дырку сделаешь в столе, — заметил Гоцман.— Шесть лет как Фима завязал, и вам за то известно.
Дырокол полетел в сторону. Омельянчук выскочил из-за стола.
— Да, он герой подполья — это я знаю! И в катакомбах газом травленный — за то не спорю! Но вся Одесса знает Фиму Полужида за щипача! Он же из желудка гаманец сработает на раз! И то, шо он — твой друг! Ты шо?.. — Голос начальника внезапно стал испуганным. — Шо, опять?!
Гоцман набрал полные легкие воздуха, глаза его расширились, лицо побелело. Омельянчук схватился за графин, плеснул в стакан воды, но Гоцман отрицательно помотал головой, тыча пальцем в сердце, — не волнуйся, мол, так надо.
С шумом выдохнул воздух, снова порозовел. Объяснил испуганному начальнику:
— Доктор прописал. Для здоровья.
— А-а… — с облегчением кивнул Омельянчук и сам жадно выпил воду.
В это время в другом кабинете того же здания изнывающий от жары капитан Леха Якименко сидел за таким же, как у Омельянчука, письменным столом и корябал что-то ручкой в протоколе. Чернила в чернильнице заканчивались, и Якименко поминутно, еле слышно чертыхаясь себе под нос, скреб пером по высыхающему дну. Чертыхался он еще и потому, что рядом с угрюмо сидевшим перед ним Сенькой Шалым мухой вился развязный Фима Полужид.
— Та не гони мне, Сеня, не гони, — интимно
— Да не был я на той квартире, — угрюмо повторил Шалый.
—– Там отпечатки, Сеня, отпечатки… Как клопы, по всем шкафам!
— Да я на стреме стоял, — вяло произнес Сенька. — А шкафов не трогал…
— Во, молодец, — одобрил Фима, — на стреме… Это уже веселее.
Он кинул короткий взгляд на Якименко — мол, фиксируй. Капитан раздраженно ткнул пером в чернильницу.
— А кто стрелял? — продолжал плести свои сети Фима.
— Не знаю, — пожал плечами Сенька. — Или Кривой, или Дутый… не знаю. Там не могло быть моих отпечатков!
— Верю! — быстро воскликнул Фима. — Вот теперь — верю!
Сенька перевел растерянный взгляд с Фимы на Якименко:
— Так шо он мне тут расписывал?
Якименко без всякой симпатии взглянул на Фиму, но тут же соврал с простодушным выражением лица:
— Фима ошибся. То было не с мадам Коцюбой, а у Якова Бедовера.
— Во! — шлепнул ладонью по коленке Фима. — Вспомним за Якова Бедовера!
— Где прятали награбленное? — встрял, насупившись для полноты момента, Якименко.
Затравленный взгляд Сеньки Шалого заметался по комнате.
— Награбленное? — наконец выдавил он из себя.
— Нет, заработанное честным трудом! — рявкнул Фима. — Хватит Клару Целкин строить!
— Не знаю я ничего! — взвыл Сенька. — Вы других спрашивайте! Я не знаю!..
С полминуты Фима и Якименко молча смотрели, как Шалый, оскалив щербатый рот, дергая головой и вращая глазами, сползает со стула на пол и бьется, стараясь, впрочем, не травмировать раненую ногу. Наконец Фима взял его за шиворот.
— Сеня! — душевно произнес он. — Друг!.. Не дай бог, конечно… Шо ты мне истерику тут мастыришь? Ты посмотри вокруг и трезво содрогнись! Ты вже ж с себе наговорил с вышку. Теперь тяни на снисхождение пролетарского суда. Мудрое, но несговорчивое.
— Других спросите! —жалобно протянул Сенька, но биться перестал. — Не знаю я…
Устало вздохнув, Фима присел перед Шалым на корточки. В его прозрачных глазах плескалось искреннее сочувствие.
— Сема, верни награбленное в мозолистые руки. Тебе еще с них кушать — подумай сам…
— Да шо ж такое, а… — Омельянчук, отдуваясь, пытался отцепить от стопки намертво въевшийся в нее дырокол.
— Дай я тебе прострелю эти несчастные дырки, — улыбнулся Гоцман.
Начальник УГРО, раздраженно сопя, отшвырнул папку вместе с дыроколом, поднял глаза на подчиненного.