Ликвидатор. Книга вторая. Пройти через невозможное. Исповедь легендарного киллера
Шрифт:
Юриспруденция вообще не любит пустоты, поэтому занимать нужно все свободные клеточки, чтобы потом самим ставить туда крестики или нолики, по своей необходимости. Но нельзя увлекаться, распространяясь словесным поносом, поддаваясь страхам, гневу или шантажу, не усложняйте любому защитнику: плохому или хорошему, порядочному или наоборот, его задачу. Чем проще будет сказанное вами в начале защиты, тем меньше вы будете изворачиваться и даже врать, а будучи невиновным, тем меньше придётся объяснять то, что вы хотели сказать на самом первом вашем допросе. И как приятно иметь дело с лаконичными, короткими, чёткими фразами, не оставляющими других вариантов объяснений происходящих когда-то событий. И, прежде всего: не пустой протокол первого допроса
Следственные эксперименты, как и само следствие, у меня проходили гладко, без накладок и эксцессов, глупых мыслей не возникало, хотя пытливое сознание не давало покоя, пробиваясь через принятый заранее алгоритм, каким-то самопроизвольным способом выдавая «на гора» уже готовое решение.
На одном из таких выездов, а именно к Краснопресненским баням, меня явно одолевало предчувствие какой-то возможности, использовав которую, я поставлю крест на всём, что мне дорого. В два раза я был внимательнее обычного и трижды продумывал любой шаг. Предчувствие не обмануло: к концу расследования и фиксирования на месте всех нюансов, периодичности объяснений совершённого, находясь на чердаке со «слуховым окном», через которое были сделаны выстрелы, в воображении сложилась явная картина предполагаемых действий. Последуй я им, и всё в моей жизни, на что ещё была хоть какая-то надежда, скорее всего, рухнуло бы, хотя и выглядело первично стопроцентным успехом, но… Выбиралось место покушения, то есть сама точка для выстрелов в Отари Квантришвили в 1995 году, не сразу, но всё же «удачно». Времени тогда хватило в обрез, но, в том числе, и на подробное обследование удачного и безопасного отхода и, что важно для дня проведения следственного эксперимента, путей отхода не одного, а нескольких.
Каждый подъезд, арки и близлежащие дома, в радиусе квартала, всё было осмотрено ещё тогда, может, и недостаточно внимательно, но максимально старательно дли имеющейся возможности.
Как только моя нога ступила на эту территорию, в памяти всплыли не только события, частично захлёстывающие эмоциями, но и схемы, планы строений и разные подробности и, конечно, предположение, как их можно было использовать тогда, что не очень разнилось с этим днем.
Напряжение было колоссальным, в такие моменты мозг заставляет обращать внимание на многое, особенно, если чем-то подстёгивается, скажем, каким-то чувством, сопряжённым с живущими где-то глубоко в подсознании страхом или боязнью, которые, хоть и забиты в дальний угол неконтролируемого и непознанного, но иногда дают о себе знать, мало того, выбирают самые сложные для контроля нервной системы моменты, постепенно неожиданными появлениями старательно расшатывая её.
Как я ни был готов к несению ответственности, и что бы ни предпринимал по этому поводу, редкие рассуждения при появлении просчётов в охране и бросающиеся в глаза слабые места давали повод разным глупостям, их приходилось обрывать в самом начале и не поддаваться унынию.
Так и здесь. Кроме нескольких сотрудников следственного комитета Москвы, оперативных сотрудников МУРа, были офицеры ОМСОНа, не считая свидетелей и адвокатов, которые, кстати, только мешали бы в случае неординарной ситуации конвою.
Образ жизни человека, привыкшего всё замечать и штоматически взвешивать ради своей безопасности, по всей видимости, сформировал во мне некий дублирующий механизм. И если основная часть мозга, пусть даже перегруженная, выполняла связывание процесс дачи показаний воедино, то второстепенная на всякий случай оценивала обстановку, цепляясь за всё, от мимики и жестов, в том числе и не участвующих в процессе лиц, посторонних шумов, находящихся в спокойном и передвигающемся состоянии предметов, до нюансов, которыми обладал каждый человек, с последующим анализом случайных слов, записей и замеченных сигналов. Всё это складывалось до тех пор, пока не выбралась какая-то комбинация, на которую стоило обратить внимание. Подобное происходит у каждого, но мало кто её развивает, а то и вовсе не обращает на это внимания. Весь смысл не только в своевременности появления предложения, но в принятии его во внимание.
Поднимаясь на чердак здания, один из оперов рассказал, как непросто было найти ключ от двери чердака, ведущей к нужному слуховому окну. Это отложилось в виде вывода, что остальные двери закрыты. Пока открывали вход, находящийся слева, в памяти отметилась лежащая справа на приступочке доска пятисантиметровой толщины, достаточная по длине, чтобы подпереть дверь со стороны лестничной клетки.
Во время перехода от тюрьмы до машин меня сопровождали несколько конвоиров не из ОМСОНа, один из них — полноватенький и в очках, с очень плохим зрением — наводил шутливо ствол, с предупреждением о имеющихся у него хороших навыках в стрельбе. Всё может быть, я знавал одного, довольно известного в определённых кругах работника НИИ Спецтехники МВД, примерно такого же вида, уже лысеющего ветерана «Альфы», чуть ли не первого набора, сильно удивившего всех вышедших по малой нужде в лес, по пути на охоту, тем, что попал в пролетавшую над нами утку на высоте метров в 20, из… ПСМ, причём продолжая делать то, зачем все вышли. Поэтому никто не удивился, когда «на номер» на волка он встал с ПМ и легко «взял матёрого» с одного выстрела. Да… были люди! Разумеется, и сейчас есть.
Этого конвоира оставили около входа в подъезд, до кучи вооружив его и рацией.
По закону, опирающемуся на УПК РФ, на следственной экспертизе обвиняемого «пускают» немного вперёд, чтобы он сам показывал и сам вёл, никем не направляемый, без посторонних указаний, повествовал о содеянном… или, якобы, содеянным. Кисти рук без наручников — созревшему плану не было противопоказаний, но что-то внутри сопротивлялось. Шансы, что всё получится, были велики без сомнения, все стечения обстоятельств, будто специально подстроенные, подпитывались эйфорией следственной группы от раскрытого и теперь задокументированного моими словами и действиями громкого преступления.
Совершенно чётко понятно, что с оставленным внизу милиционером, а именно он один мог остаться препятствием, если суметь выйти первым (а так и происходило) с чердака и припереть захлопнутую дверь доской, не будет проблем по двум причинам: если он внутри подъезда, я смету его по инерции, летя с лестничного марша, — ведь стрелять сразу он не будет, а ожидать станет явно со ступенек, а не с этажа выше, через проём, да и команда, скорее всего не успеет поступить по рации.
Если он на улице, где минусовая температура, то, при получении указаний, разобрать их сразу из-за нервозности вышедшей из-под контроля ситуации так же не сможет, а забежав внутрь, где тепло, потеряет визуальное соприкосновение с обстановкой из-за моментально запотевших стёкол в очках, что снизит до минимума выполнение любой задачи.
Если он предпочтёт остаться на улице и займёт позицию за припаркованными машинами, то уменьшит сектор обстрела, в который попадёт лишь дверь подъезда, расстояние до которой не более пяти метров, то есть два прыжка.
Где он находится, я смог бы понять сразу и быстро, посмотрев, сбегая, из окна лестничного пролёта второго этажа, совсем не тратя на это время. В крайнем случае, оттуда же и спрыгнув, минуя его сектор видимости и в любом из трёх случаев воспользовавшись фактором внезапности.
Чтобы преодолеть один лестничный марш, мне, как хорошо подготовленному, достаточно одного касания ногой и одного рукой, то есть секунды, а учитывая спрятанную в карман радиостанцию, расслабленное состояние конвоира, неудобно висящее оружие, начинающий резать плечо ремень, к тому же — автомат на предохранителе, и патрона в патроннике нет. Сколько понадобится ему времени, чтобы ответить по рации, расслышать неразборчивые крики, подумать, принять решение, положить опять рацию в карман, привести оружие в боевое положение, и дальше ориентироваться по обстановке?