Ликвидатор
Шрифт:
– То есть, русских они не очень-то жалуют? – выгнул бровь я.
– Да не то чтобы именно русских… Им тут просто любые чужаки сугубо параллельны.
– Ну, это во всем Кувейте так, – пожал плечами я.
– Да, так, – закивала девушка. – Я тоже успела заметить – за два-то года.
Мы помолчали. Я вертел в руках новый стакан с водой, она наблюдала за тем, как вытаскивают из бара Рыжика – главного «затейника», из-за которого потасовка, собственно, и началась.
– Тебя как зовут, кстати? – спросил я, решив нарушить эту неловкую тишину.
– Марина, – не поворачивая головы,
– А фамилия, часом, не Синякина? – вырвалось у меня.
Марина одарила меня удивленным взглядом из-под длиннющих ресниц и проронила:
– Нет. Семейное положение и количество детей интересует? Может, загранпаспорт показать?
– Ладно тебе, проехали. – Я отвернулся, хлебнул из стакана.
– Ну тогда, может, свое имя назовешь? Ну, хотя бы из вежливости? – спросила она с плохо прикрытым сарказмом.
Я открыл было рот, намереваясь представиться настоящим именем, но тут же себя одернул. Что еще за глупая сентиментальность? Встретил землячку – и сразу перед ней душу нараспашку? Где твой профессионализм, Мамонт? Куда он вдруг улетучился?
– Сэм, – прокашлявшись, сказал я. – Сэм… Хэйз, если тебе интересно.
– Что-то не больно ты… не больно-то похож, честно сказать, – скептически отметила Марина. – На Сэма-то Хэйза.
– Ты про мой русский? – Я снова поднес стакан к губам. – Моя мать оттуда, из Петербурга, а вот отец – американец. Мама потом рассказывала, что изначально хотела назвать меня Сергеем, но отец настоял на имени Сэм: он с самого начала не собирался надолго задерживаться в России. Собственно, так и вышло: мы переехали в Штаты, когда мне было пять лет и я уже неплохо так болтал по-русски. Ну а потом волей-неволей пришлось учить английский… хотя мать и русский не давала забыть. Для нее это была такая… отдушина – поговорить с кем-то на родном языке о том, о сем.
Удивительно, но в этой истории лжи было не очень много: пусть на самом деле мой биологический папаша исчез с радаров, едва узнал о беременности матери, но приемный отец действительно перевез нас в Америку. Мне, конечно, было уже не пять, а все десять, и я успел немало перенять у ребят из Подольска, таких же неблагополучных обитателей «хрущевок», как и мы с мамой. Но факт оставался фактом: взрослел я уже в США, и поначалу мне там, мягко говоря, были не слишком рады – отчасти из-за того, что по паспорту меня звали Сергей.
– Не поверишь, но судьба твоей матери удивительно похожа на мою, – произнесла Марина, рассеянным взглядом уткнувшись в стул, стоящий напротив. – Правда, детей у меня не было, да и замуж я вышла не за американца, а за англичанина… но от этого, поверь, с кем-то из наших пообщаться хотелось не меньше.
– Так ты жила в Англии? И каким тогда ветром тебя занесло сюда?
– Ветром «Справедливости». – Выражение ее лица мгновенно ожесточилось. – Стоило им прийти к власти, и я тут же овдовела, а еще чуть позже лишилась крыши над головой. Тогда и решила, что дольше оставаться на этом тонущем судне под гордым названием «Великобритания» мне недосуг.
– Но почему ты не вернулась в Россию?
– А ты? – Она пристально посмотрела мне прямо в глаза, надеясь, видимо, смутить, но я был тертый калач и не поддался на эту уловку. – Сам-то зачем поехал в Кувейт?
– Прости, но это не та информация, которой я готов поделиться. – Я изобразил виноватую улыбку.
– Ну вот и я не готова, – слегка раздраженно сказала она. – Надеюсь, с обоюдным пониманием?
– Разумеется.
В этот момент в зал из кухни нагрянул, как я понял, хозяин бара. По крайней мере, его насупленная круглая физиономия и уверенная походка наводили на мысль, что он в этих стенах чувствует себя, как дома.
– Марин, что опять случилось? – Подступив к нам, толстяк махнул рукой в сторону вытирающего пол бармена – после потасовки на полу оказалось немало водки и пива.
– Вояки хамят, – с непередаваемым акцентом ответила девушка.
– Ох уж мне эти американцы… – проворчал хозяин. Лоб его блестел от пота, как и волосатые руки, которые он упер в бока, оставив на потасканной футболке сальные пятна. – Думают, им везде рады, думают, что они такие влиятельные…
Выудив из кармана мешковатых шорт мятый платок, толстяк протер им лицо и, окинув Марину придирчивым взглядом, сказал:
– Ты вот тоже, хватит прохлаждаться, лучше помоги Ибрагиму убрать за этими свиньями.
– Хорошо, сэр, – кивнула девушка и, шепнув мне: «Труба зовет», выпорхнула из-за стола.
– Пока, – бросил я, задумчиво глядя ей вслед.
Она не ответила. Подойдя к Ибрагиму, остановилась в метре от него и стала что-то рассказывать – судя по его хмурой мине, нечто не слишком увлекательное. Допив воду, я кивнул хозяину, он с явной неохотой кивнул в ответ.
– Вы тоже из этих? – спросил он, когда я уже был на полпути к двери.
Остановившись, я оглянулся через плечо.
– Из Легиона? – уточнил на всякий случай, хотя и так прекрасно понял, о чем речь.
– Ну… да. – Он, видно, обычно звал нас «эти американцы» и «те», не забивая голову глупыми названиями, поэтому и растерялся немного.
– Нет, – сказал я.
«Уже нет» – добавил про себя и снова потопал к двери, провожаемый пристальным взглядом толстяка.
Не скажу, что решение предать Джона Тейлора далось мне просто. С другой стороны, он-то предал меня и еще две сотни человек давным-давно, просто оправдал это благородными побуждениями. Но в тот злополучный день, в Сирджане, моя вера в благородство могущественного полководца взяла и сдохла. С тех пор я не то чтобы просто отбывал номер, но точно не следовал зову сердца, как прежде. Кто-то скажет, что мне следовало просто уйти из вооруженных сил сразу после Мясорубки, кто-то – что не стоило пополнять ряды новоиспеченной армии генерала, решившего на старости лет бросить вызов модному Синдикату…
А кто-то считает, что месть – это блюдо, которое следует подавать холодным. И потому ни в чем меня не осуждает.
Так можно ли считать благородным мое многолетнее выжидание? Нисколько. И, более того, не возникни особые обстоятельства, я бы, возможно, никогда и не решился на это предательство.
Но случилось то, что случилось. Появился Гопкинс и подцепил меня на крючок.
Уже открыв дверь, я остановился и повернулся, чтобы еще раз взглянуть на Марину, но ее уже и след простыл. Лишь бармен Ибрагим скучал, опершись на швабру.