Лила, Лила
Шрифт:
Было это непросто, ведь компашка знала друг друга уже давным-давно и успела обзавестись собственной кодовой системой. Сокращениями, речевыми оборотами, акцентами и жестами, непонятными для посторонних. Так что Давид большей частью только слушал, дожидаясь какой-нибудь реплики, позволяющей вступить в разговор.
К примеру, такой репликой был Апдайк. В начале своей работы в «Эскине» Давид как-то перехватил замечание Ральфа: «Поверить не могу, что провожу вечера в обществе человека, который никогда не читал Апдайка». Он имел в виду Роже Бертоли, текстовика, который, смущенно ухмыляясь, спрятался за своим мохито.
После
Пожалуй, он единственный из всех восполнил сей пробел. Остальные же упорно обходили апдайковскую тему стороной.
Тем вечером Давид так и ушел из «Горной тиши» на работу, не призвав Ральфа к ответу.
Да и сумел ли бы он в самом деле поговорить с Ральфом начистоту, представься ему такая возможность, – это уже отдельный разговор.
Незадолго до полуночи в «Эскину» вошла девушка, которую ему захотелось увидеть снова.
Давид как раз шел с подносом тапас [5] к одному из диванчиков у входа, когда девушка появилась из короткого коридора, который вел от входной двери в зал. Она расстегивала пальто и оглядывалась по сторонам.
Стояла она совсем близко, метрах в двух от него. И первое, что бросилось ему в глаза, были ее волосы. Луч точечной лампы, освещавшей нишу с безделушками шестидесятых годов, скользнул по ее коротко подстриженному затылку, и пушок на шее вспыхнул золотом.
5
Тапас – смешанные испанские закуски, которые подают в барах.
Девушка повернула голову. Лицо узенькое, бледнее, чем у большинства посетителей, которые об эту пору входили с холодной улицы в «Эскину». Глаза голубые, а может, серые или зеленые, при таком освещении сказать трудно. Маленький рот чуть приоткрыт, будто она хочет о чем-то спросить. Между бровями того же густого пшеничного цвета, что и волосы, залегла крошечная вертикальная складка. Наверно, от досады, что в этом баре, похоже, местечка для нее не найдется.
Она уже принялась снова застегивать пальто, когда Давид спросил:
– Ищешь место?
– А что, найдется?
– Если ты не против посидеть с другими.
– Смотря с кем.
– Нормальный народ.
Давид провел ее в уголок, где расположилась компания Ральфа. Обычно там было свободное кресло, запасное, на него складывали пальто. Оно, конечно, считалось табу, но Давид не видел другого способа не дать девушке уйти и одновременно держать ее в сфере своего влияния.
Он перехватил несколько недоуменных взглядов, когда со словами «тут вряд ли еще кто придет» снял пальто со стула и переложил на подлокотник дивана. Но никто не запротестовал – для этого гостья была слишком хорошенькой.
В тот вечер Давид, пожалуй, уделял кой-кому из посетителей маловато внимания. Зато чаще обычного опорожнял пепельницы Ральфовой компании. И, принимая у кого-нибудь из них заказ, не спрашивал, есть ли другие пожелания. Предпочитал подойти лишний раз и принять новый заказ.
Звали девушку Мари, имя он услышал, когда принес ей первый бокал кавы. Не Мария, не Мэри, а Мари. Красивое имя. Простое и красивое. Как и все в ней.
С женщинами, которые ему нравились, Давид терялся. Потому что смотрел на себя их глазами. Руки и ноги у него сразу становились слишком большими, как у щенка. Уши оттопыривались, волосы над лбом отступали назад. Он чувствовал свои усы, и баки, и бабочку, и бородку, пятидневную щетину, последний вариант многочисленных изменчивых бородок. А когда говорил, губы словно распухали.
Если женщина ему не нравилась, такого не бывало. Поэтому любовная его жизнь состояла из длинной череды коротких интрижек с женщинами, которые совершенно ему не нравились. И нескольких нереализованных романов с теми, кого он боготворил.
Мари как будто бы принадлежала к третьей категории. С которой он столкнулся впервые.
Судя по всему, ей было хорошо в этой компании, с которой он ее познакомил. Она совершенно раскованно сидела между Сильви и Бобом и вместе с остальными смеялась над Ральфом Грандом, а тот, как всегда, отчаянно пушил хвост перед новой публикой.
Раза два-три Давид присел на подлокотник дивана и попытался участвовать в разговоре. Но каждый раз мог только посмеяться над какой-то шуткой, которой целиком не слыхал.
Около часа Ральф подозвал его:
– Счет!
Час – это для Ральфа рановато. Обычно он сидел до трех, до закрытия «Эскины».
– Вы потом будете в «Волюме»? – спросил Давид.
«Волюм» – расположенный поблизости клуб, где они устраивались, когда не хотели расходиться.
Ральф посмотрел на Мари, будто решение зависело от нее.
– В «Волюме»? Давненько я там не бывала.
Давид получил по счету, как всегда с каждого отдельно.
Рассчитываясь, Мари сказала:
– Доброй ночи, и спасибо за превосходное место.
На тарелочке для сдачи она оставила восемь франков.
Давид смущенно забрал чаевые.
– Может, еще увидимся в «Волюме».
– Может быть.
Убирая со стола, он видел, как Мари вместе со всей компанией исчезла в коридоре.
В беготне между стойкой бара и столиками, с полным подносом, в сутолоке все более нетерпеливых посетителей, злившихся, что он запаздывает с заказами, последние два часа в «Эскине», как правило, пролетали быстро. Но сегодня минуты тянулись бесконечно. Давид думал только о ней. О Мари, которая была сейчас в «Волюме» и наверняка танцевала с Ральфом. Он видел, как Ральф помогал ей надеть пальто. С иронической миной, пародируя мужчину, помогающего женщине в двадцать первом веке надеть пальто, – но все-таки. А она восприняла это совершенно естественно, будто привыкла к таким знакам внимания.
Он небось и танцует с ней так же. Иронически. Каждое движение – словно намек. На дамского угодника, на жиголо, на танцора-профи, на рок-гитариста, на короля танго. Настырного короля танго. Давид не раз наблюдал Ральфа в этой роли. И представлять себе его танцующим с Мари было особенно неприятно.
– Что случилось, Давид? – В голосе Тобиаса, владельца «Эскины», человека, в общем-то, добродушного, звучало легкое раздражение.
Давид прекрасно понимал, о чем он. Давид потерял контроль над своим сектором. Неубранные столы, одни посетители толпятся у стойки, сами заказывают бармену напитки, другие же сердито требуют счет.