Лила, Лила
Шрифт:
– Ценю твою самоотверженность, но ты появишься здесь, только когда выздоровеешь!
До дома было рукой подать, но Давид чувствовал себя так паршиво, что взял такси. А дома написал г-же Хааг записку с просьбой завтра, когда она пойдет в магазин, купить ему бумажные платки, спрей для горла и какое-нибудь сильное средство от гриппа. Пришпилив к записке пятидесятифранковую купюру, он подсунул ее под дверь соседки. Кой-какие лекарства у него были, потому что простуда в этой квартире гостила частенько. Записку же он написал с тайной надеждой, что г-жа Хааг принесет ему поесть
Ведь г-жа Хааг как-то раз призналась ему, что мечтает о внуках. И порой очень грустит из-за того, что сын остался холостяком, хотя безусловно рада, что по этой причине он так часто бывает у нее.
Ее заботливость и говорливость иногда действовали Давиду на нервы, но в обстоятельствах вроде нынешних он воспринял бы и то и другое как именины сердца. Готовила она хорошо, хоть и по старинке, а ее болтовня скрашивала одиночество. Она болтала не ради поддержания разговора, а просто так, сыпала словами, не ожидая ответа. Временами он слышал с лестницы, как она разговаривает в квартире сама с собой.
У Давида не было больше никого, кто бы позаботился о нем во время болезни. Мать с вторым мужем жила в Женеве, отец с третьей женой – в Берне. Ни братьев, ни сестер он не имел, с другими родственниками связи не поддерживал.
Он выпил настой липового цвета, принял две таблетки аспирина и лег в постель. Выключая свет, скользнул взглядом по рукописи на ночном столике. Закрыл глаза и стал ждать, когда подействует аспирин.
Но какое-то неприятное чувство заставило его снова включить свет, встать и отнести рукопись на кухню.
7
Мари с удовольствием пошла бы в «Эскину» прямо на следующий же день. Только вот Ральф мог бы истолковать это превратно. Он показался ей симпатичным и забавным, но вовсе не неотразимым. И у нее не было ни малейшего желания заводить новый роман, едва покончив со старым.
А причиной того, что она едва не очутилась в «Эскине» на другой же день, была ее мать, Мирта.
Ближе к вечеру Мари сидела за письменным столом у себя в комнате, храбро продираясь через «Штехлина» Теодора Фонтане, о котором задали написать сочинение.
Когда вскоре после четырех она пришла из школы, Мирта еще не выходила из своей комнаты. Как нередко бывало в эту пору года, она сказалась больной и, укрывшись в затемненной комнате, тешила свою декабрьскую депрессию. Мари на минутку заглянула к ней, и Мирта встретила ее словами:
– Когда Мерилин Монро стукнуло столько, сколько мне, ее уже десять лет не было в живых.
– Хочешь чаю или еще чего-нибудь?
– Джин с тоником подойдет в самый раз.
– Это тебе ни к чему.
– Тогда водка с тоником.
– Я спрашиваю: хочешь чаю или чего-нибудь еще, но благоразумного.
– Ладно, без тоника.
Мари закрыла дверь, слыша, как мать рассмеялась.
Около половины седьмого она пошла на кухню перекусить и столкнулась с Миртой, которая как раз вышла из ванной. В черном платье для коктейля, с дорогим макияжем.
– Уходишь? – спросила Мари.
– Нет, жду гостя. А тыникуда
Потому-то Мари на миг всерьез задумалась, не пойти ли снова в «Эскину». Но все же предпочла кино, а потом «Беллини», одно из немногих мест, где чувствовала себя вполне комфортно даже в одиночестве.
Мари выдержала ровно три дня. И только на четвертый вечер вскоре после десяти вышла из квартиры и поехала в «Эскину».
Народу там было пока не слишком много. Всего несколько человек стояли у барной стойки и закусочных столиков. За столами в зале еще ужинали – ели тапас, и такос, и сатай, [10] других блюд меню «Эскины» не предусматривало.
Столик Ральфовой компании пустовал, и на нем стояли две таблички «Столик заказан». Мари остановилась в нерешительности. Такого она не ожидала.
10
Такос – мексиканские блины с начинкой; сатай – индонезийское блюдо: кусочки мяса или рыбы, запеченные на палочках над огнем; подается с арахисовым соусом.
– Они раньше одиннадцати не приходят. Садись, пожалуйста, не стесняйся.
Официант, тот же, что прошлый раз. Она благодарно улыбнулась и села в то же кресло, как тогда.
– Выпьешь чего-нибудь? – Вопрос прозвучал так, будто она могла и отказаться.
Мари заказала каву. Он принес два бокала, сел рядом и чокнулся с ней.
– Фирма угощает.
– Спасибо. Чем я заслужила такую честь?
– Просто так. И потому, что скоро Рождество.
Они отпили по глотку. Может, он совладелец? – подумала Мари. Хотя нет, судя по его позе и смущению, вряд ли он молодой предприниматель. Скорее уж мальчишка-акселерат, устроивший себе испытание мужества. Красивая голова, нескладная, долговязая фигура, короткие черные волосы, заостренные, тщательно подбритые баки, слишком длинные и довольно дурацкие, на ее взгляд. Она заметила, что мочка левого уха у него покраснела и распухла.
– Меня зовут Давид, – наконец сказал он.
– А меня – Мари, – отозвалась она.
– Я знаю, – пробормотал он и опять замолчал.
Чтобы нарушить молчание, она спросила:
– А тебе не надо работать?
– Надо. – Он поспешно встал.
– Я не это имела в виду, – сказала она, хотя была рада, что он воспринял ее слова именно так.
Он снова сел, с таким видом, будто обдумывает следующую фразу. И в итоге сказал:
– Сейчас тут еще тихо, но через два часа не протолкнешься.
Ее реплика тоже не блистала ни оригинальностью, ни глубиной:
– Ты давно тут работаешь?
– С открытия, с января. Вообще-то хотел поработать месячишко-другой, это ведь не моя профессия.
– А какая у тебя профессия?
Давид пожал плечами и улыбнулся:
– Пока не решил. А ты?
– Я декоратор, но сейчас готовлюсь к экзаменам на аттестат. Хочу учиться дальше.
– Я тоже почти до экзаменов дошел. И что ты собираешься изучать?