Лили.Посвящение в женщину
Шрифт:
— Зачем ты говоришь это?! — вне себя воскликнул Рогожин и схватил Лили за руки. — О, если бы ты могла сказать мне, что то, в чем ты призналась мне, ложь и обман! — продолжал он, упав на колени и припав к ногам Лили. — Скажи это, скажи! Что тебе стоит сказать это?.. Солги, но скажи! Пусть в моем сердце возникнет хотя бы маленькое сомнение в правоте твоего признания! Ведь ты могла же только испытать меня, посмотреть, что выйдет из твоего рокового признания, в силах ли я буду после него сохранить любовь к тебе? Ведь ты могла сделать это?
Но теперь испытание
— Н-нет! — задохнувшись, хрипло произнесла Лили.
— Значит, все правда?! — крикнул Рогожин и поднялся с полу.
— Да…
— Ты забеременела от Далецкого, а не от меня?
— Я не знаю.
— Но ты отдалась ему раньше меня?
— О, Господи, зачем ты меня мучаешь? Ведь я же призналась тебе во всем.
— Призналась… — мрачно пробормотал Рогожин после долгого томительного молчания. — Что из того, что ты призналась? Не лучше ли было бы и для тебя, и для меня, если бы ты совсем не признавалась и я ничего бы не знал?.. Зачем ты призналась мне в этом? Зачем?
— Я не могла молчать! Это было свыше моих сил! — изнемогая, едва удерживаясь на ногах, ответила Лили. — И потом, я не смогла бы пользоваться твоими богатствами, постоянно зная, что обманула тебя.
Рогожин бросился к ней, снова схватил ее за руки, крепко сжал их, а затем выпустил.
— А если я страстно мечтаю быть обманутым?! Если я за величайшее из благ почитаю жить сладкими иллюзиями?! Разве не милосердно ли было бы с твоей стороны подарить мне опиум своего обмана, чтобы я жил под его призрачным покровом, ни о чем не ведая и не беспокоясь?!
Говоря это, Рогожин точно не в себе бешено тряс за плечи свою возлюбленную, совершенно позабыв о ее положении. Когда же он, наконец опомнившись, выпустил Лили из своих рук, она, как подкошенная, упала на пол, не издав ни стона, ни крика. И все внимание ее снова сосредоточилось лишь на том, что совершалось внутри ее тела.
Сердце ее на минуту замерло, но затем усиленно забилось. И в то же мгновение затрепетал под ним и ребенок. Почувствовав это, Лили жадно стала прислушиваться к беспокойному его трепетанию и думала только о том, что надо во что бы то ни стало как-нибудь успокоить ребенка.
Почти бессознательно она приложила к животу ладони и слабо, едва заметно ощутила под ними бившееся существо. Только тогда, когда ребенок успокоился, Лили заметила, что Рогожин стоит перед ней на коленях и, закрыв руками лицо, беззвучно плачет.
ХХХI
Она лежала на полу как во сне, полузакрыв глаза и не чувствуя никакой боли. В этом положении она была до того прекрасна, что, даже несмотря на весь ужас ситуации, Рогожин помедлил звать помощь, любуясь ею. Павел Ильич рыдал, как ребенок.
«О чем это он? — в недоумении подумала Лили. Потом вновь вспомнила про свое признание, против воли в ее голове пронеслось: — Как все это глупо!»
— Как все это глупо… — неслышно прошептали ее пересохшие губы. — Что ты потерял от того, что раньше тебя на один только момент я принадлежала другому? Разве я осталась не такая же, как была? — Лили отняла от живота руки и протянула их к Рогожину. — Подними меня… — сказала она уставшим, надорванным голосом.
Но вместо того, чтобы поднять Лили, Рогожин упал головой на ее грудь, всхлипывая от слез.
— Лили!.. Лили! — словно в безумии бормотал он.
Лили сделала неимоверное усилие и, опершись руками об пол, приподнялась и села. Голова Рогожина оказалась у нее на коленях. Лили машинально провела рукой по его волосам и тяжело вздохнула.
— Знаешь, что? — начала она, подумав. — Ведь если бы не случилось то, в чем я тебе призналась, я бы никогда не полюбила тебя. А теперь я люблю. Разве тебе этого мало? Вы, мужчины, часто говорите, что готовы какой угодно ценой достигнуть любви женщины, которая завладела вашим сердцем. Неужели же та цена, за которую ты достиг моей любви, слишком высока?
Рогожин поднял голову с колен Лили и, не сказав ни слова, порывисто встал с пола, затем протянул руку и помог ей встать.
— Если бы я мог вырвать из своего сердца то, что гнетет и мучает меня, я был бы счастливейшим из смертных, — тихо и задумчиво проговорил он, глядя куда-то в сторону. — Дай мне возможность забыть, и я все прощу, со всем примирюсь!..
Рогожин не сознавал, да и не мог сознавать, что говорит нелепость. Он мыслил и чувствовал, как во сне. А во сне часто кажутся естественными и логичными самые невозможные и нелогичные поступки и мысли.
На самом деле он вряд ли когда-нибудь смог бы смириться с тем, что Лили предпочла отдать самое ценное, что у нее было, не ему, а какому-то нелепому франту, пустозвону, оперному певчику. Да и вряд ли он сможет спокойно взирать на плод их воровской любви. Ведь этот ребенок каждый раз напоминал бы ему, как подло он был обманут.
Все эти мысли дурманящим хороводом крутились в голове Павла Ильича, отчего он имел вид плохо соображающего человека.
Лили с удивлением посмотрела на Рогожина и, оправив на себе измятое платье, молча прошла в ярко освещенную столовую, где на столе стоял уже самовар. Но, не дойдя до дверей, вдруг зашаталась и, слабо вскрикнув, вновь без чувств упала на пол.
— Берта! — диким, не своим голосом заорал Рогожин.
Прибежала Берта и, увидев Лили, лежавшую на полу в обмороке, всплеснула руками.
— Доктора! Ради бога, скорее доктора, иначе она умрет! — бормотал, как безумный, Рогожин, склонившись над Лили и в ужасе устремив взгляд на ее бледное, безжизненное лицо, судорожно стиснутые зубы и закрытые глаза.
Берта накинула на голову платок и помчалась за доктором.
XXXII
Придя в себя, Рогожин бережно поднял с полу бесчувственную Лили и перенес ее на постель в спальню. Затем, неумело обрывая пуговицы и петли, расстегнул лиф и, отыскав графин с водой, смочил ей грудь и лицо.