Лилипут — сын Великана
Шрифт:
— Я и говорю: ты бы первым отстал.
— Ах вон что. На это у меня ума хватит, — вновь заважничал Гав. — Не чета тебе, дурню. Пальчик обиделся.
— У тебя много блох? — как бы невзначай вдруг сказал он. — А то можно выловить. Знаю верное средство.
— Какое? — сразу клюнул пёс, как рыба на желанную приманку. — Бродяжья жизнь, она, сам знаешь, какая. Ну?
— Надо посадить собаку в ванну, наполнить водой…
— Ерунда. Знакомо.
— Ты слушай, слушай… Погрузить — ну, хотя бы тебя, к примеру, — в воду по самую макушку. Все они враз переберутся туда. И…
— И… —
— … ахнуть тебя по макушке широкой доской — ни одной не останется!
— Издеваешься?! — теперь Гав обиделся.
— Да ты меня тоже всё время разыгрываешь, — расхохотался Пальчик.
Пёс скривил улыбку, не выдержал и разразился веселым отрывистым лаем, означающим у собак самый что ни на есть настоящий смех.
Лес кончился. По бокам дорожки внезапно вздыбились невообразимые нагромождения скалистых глыб, словно здесь, нашвыряв их как попало, порезвились великаны. Из кривых зазоров между многотонными обломками выныривали редкие уродливые деревья. Внизу, у комля, они были намного тоньше, чем снаружи, иначе бы им не пролезть сквозь тесные щели. Встречались и совсем плоские, будто сплющенные стволы. А иные, вытолкнутые прямо на камни своими длинными корнями, стали, наоборот, неимоверно пузатыми и короткими, точно бочки.
Некоторые страшилища, вылезая из щелей какими-то причудливыми, неправдоподобными узлами, вдруг вспоминали, что они обычные деревья, и пытались расти нормально. Но потом снова свивались в узлы, опять выпрямлялись, и вновь всё повторялось сначала.
Сверху каменные глыбы покрылись желтыми лишайниками, а снизу сине-бело окрасились от проступившей извести. И стволы, и корни под ними приобрели тот же цвет. Вокруг зияли угрюмые пещерки и впадины, и сами деревья тоже были изрыты дуплами.
Пальчик и Гав, притихнув, миновали это жутковатое место, где жизнь боролась за жизнь.
УДИВИТЕЛЬНЫЙ ПАРК
Затем дорожка стала совсем змеистой — сплошные петли. По краям её появились таблички: «Налево!», «Направо!» Они были написаны на каком-то незнакомом языке, но Пальчику почему-то было всё понятно. Такое бывает разве что во сне, когда вдруг оказываешься в далёкой, никогда не виданной, чужой стороне.
Таблички с надписью «Налево!» стояли после каждого правого поворота, а с надписью «Направо!» — после каждого левого. И он, наконец, догадался, что они предназначались только тем, кто спускался, а не поднимался.
Гав вопросительно взглянул на него.
— Предупреждают, куда поворачивать, — объяснил Пальчик. — А зачем? И так видно.
— Крутой спуск. Чтоб не заносило на поворотах, — хмыкнул Гав. Как мы узнаем в дальнейшем, горпёс не ошибся, хотя и был городским, а не горным.
— Значит, нас могут сбить?
— Непременно. Пальчик остановился.
— Если не будем смотреть в оба, — добавил Гав.
Сказано было вовремя. Впереди послышалось шумное сопение, и только они успели отпрянуть в сторону, как мимо них, опираясь на лыжные палки, тяжело просеменил тучный человек с розовыми жирными щеками. Увидев незнакомцев, он что-то недовольно пробурчал и, не в силах остановиться, продолжил свой спуск.
— Что сказал этот жирняк? — спросил Гав. — Я не совсем расслышал. Про иностранцев, да?
— По-моему, «чёртовы иностранцы!»
— Мы?
— А то кто же.
— Ну иностранцы. Так и есть. Но «чёртовы» — слишком! — заворчал пёс.
— А может, эта дорога только для спуска вниз? Ведь и таблички стоят по-особому.
— Все равно мог быть и повежливей. Там более с иностранцами.
— Теперь я понимаю, чем весь асфальт истыкан, — подмигнул ему Пальчик. — Лыжными палками.
— Псих безлыжный, — продолжал ворчать пёс. — А ещё с палками!
— Без палок он запросто загремел бы вниз. С таким-то брюхом!
— Похоже на правду, как говорила буфетчица Оля, не досчитавшись за один лишь день трёх килограммов колбасы.
— А кто съел? — со значением посмотрев на него, впервые заинтересовался Пальчик надоевшей буфетчицей.
— А пёс её знает, — ответил тот. — Наверняка сама! Они прошли ещё пару поворотов и очутились перед большими железными ворогами, по их сторонам тянулся плотный частокол из высоких кованых пик. На воротах висело строгое объявление: «Предъяви пропуск!» — Язык-то я их вроде понимаю, а читать не могу. Всё-таки чужой этаж. Что там написано? — спросил Гав.
— Без разрешения не пускают. Пропуск нужен.
— Знакомо. Такое объявление у вас в городе на мясокомбинате висит. Справа, у конца дорожки, стояли пока что последние на их пути часы, сообщавшие: 39 минут 8 секунд. Осталось до — ?!
— Они мне действуют на нервы, — прорычал Гав. — Сейчас-то ничего, ничего, а потом ка-а-ак…
— Рванёт?
— Что-то будет, — туманно ответил пёс, изогнув хвост вопросительным знаком.
— А что тебе подсказывает твое чутьё? — засмеялся Пальчик.
— Чутьё мне подсказывает, — заявил Гав, принюхиваясь к щели меж створками ворот, — что сторож отошёл попить. Давай за мной!
Он приоткрыл лапой — благо не запертые — ворота, и наши междуэтажные путешественники проскользнули за них.
Перед ними простирался огромный цветущий парк с красными от толчёного кирпича аллеями. Действительно, бравого вида старикан сторож, покинувший пост под навесом-грибком, пил воду из садового крана.
Пальчик и Гав юркнули за живую изгородь газона — сторож, вытирая седые усы, направился к воротам. На поясе у него позванивали ключи.
Внезапно он остановился и, послюнив палец, поднял его вверх. Так в старину на парусных судах определяли: есть ветер или нет. Мокрый палец чувствует даже малейшее дуновение.
— Клянусь грот-мачтой — ветерок! — воскликнул сторож. Вероятно, он когда-то был моряком. — Значит, можно проветривать парк.
Он рысцой подбежал к воротам и распахнул их настежь.
Пальчик и Гав недоуменно переглянулись в своём укрытии. Проветривать парк — такого они никогда не слыхали!
Мимо них над лавровыми кустами проплыла голова другого старика. Он нёс на плече здоровенные деревянные счёты, отличающиеся от обычных только своими размерами.
— Пойду пересчитаю гальку на пляже, — послышался его голос. — Вчера семи камешков не хватило.