Лиля

Драгоценна утренняя тишина…

Рассеянный свет мягко оживляет окрестный пейзаж, на мгновение зависает в жёлтой дымке над прудом и устремляется ввысь – к церковным крестам, изливаясь на них расплавленным золотом. Священную тишину прерывает побудный петушиный вопль, провозглашающий перемену даты и начало нового дня. В ответ ему с противоположного берега пруда доносится бестолковый собачий лай. Минут десять длится этот нестройный «концерт»,

Сознание удерживает обрывки сна – что-то из далёкого прошлого, благополучно забытого, в которое уже тяжело возвращаться. Не открывая глаз, я пытаюсь рассмотреть последние картинки, но они, как языки пламени, ускользают от меня, оставляя неясные образы… Ну и ладно! Я открываю глаза и упираюсь в потолок. Сон ещё ворошит дальние задворки памяти, отыскивая и выталкивая на поверхность старый хлам, и на белой пелене потолка, как на экране, то и дело возникают и исчезают смутные, расплывчатые, неясные фигуры… Я продолжаю лежать, смаргивая последние видения и пытаясь привести себя в активное состояние.

Господи, дай мне сил…

Однако что же мне сегодня снилось? Институт… фонтан… однокурсники… но было что-то ещё… Я кормил голубей, и одна голубка клевала у меня с руки… А когда я приблизил к ней другую руку, чтобы погладить – она упорхнула…

Прошло так много лет, что моя студенческая молодость, вероятно, скоро обретёт антикварную ценность. Светлые годы жизни остались в далёком прошлом, и горько сознавать, как расточительно мы тратили своё время, как беспечны были мы. За спиной у каждого из нас была только школа, а впереди ждала целая жизнь, полная неизвестности, наивных надежд и казалось, что так будет всегда. И теперь, будто воспарив над той, затянутой дымкой времени, студенческой жизнью, я вижу, что вся она была соткана из моих эмоций, и лишь на десятую долю – из здравого смысла. Но в этом и кроется секрет счастья, которым окутана наша молодость и осознание которого приходит только с годами.

Таков великий «замысел» природы: молодость наделять радостью, а старость – мудростью. И «блудный сын» всегда будет возвращаться к отцу, познав цену своих непутёвых желаний.

Иногда так подумается: «А что было бы, если бы молодые обрели мудрость?» А наступил бы конец света, господа. Разве стали бы мудрые кавалеры тратить время на ухаживания за барышнями, а тем более терпеть их капризы? Им вовсе не было бы до них никакого дела, и нетрудно предположить, что человечество прекратило бы своё существование. Поэтому мудрость не торопится обосноваться в головах молодых людей, она приходит лишь тогда, когда уже все «ошибки» совершены и поздно, что-либо менять в жизни.

Наличие мудрости у молодых не предусмотрено природой. Взамен им даётся инстинкт, приносящий радость, который и решает за молодых, что им следует делать. В этом великом обмане и состоит «замысел», который, как воинский Устав, нельзя нарушать, иначе род человеческий пресечётся.

Что же касается меня, то я не пример для подражания. В молодые годы я отказывал себе в том, что другие делали, не задумываясь, а просто в силу своего желания. Я же всякое своё хотение подвергал сомнению, спрашивая себя: «Хочу ли этого я сам или этого хочет за меня природа? » Я вырабатывал силу воли и не позволял себе многих удовольствий молодости, считая их приманкой природы, например – никогда не танцевал с девушками. Никакое желание не имело для меня значения, нужно было лишь сказать два волшебных слова – «хочется – перехочется» . Со временем я выработал для себя правило – «желание – ничто, воля – всё» . В этом старании я, кажется, преуспел…

Теперь, когда пришло время мудрости, я думаю иначе: я был грешен, но не ведал этого, потому что жил в безбожную эпоху и всякую борьбу с «природой» воспринимал как борьбу со стихией. Образы литературных героев из школьной программы: Рахметова, Базарова и Корчагина – сделали своё дело, и великим грехом моим стала гордыня, потому что вознамерился я сопротивляться Тому, Кто создал меня.

Но в современном мире моё старое правило неожиданно обрело новое, важное и вполне конкретное значение. В эпоху глобального потребления главным моим противником стала не «природа», а некая сила, навязывающая ненужные мне желания. И здесь моё правило – «желание – ничто, воля – всё» – работает безотказно. Никакая реклама, мода, престижность и прочие «маркетинговые» ходы не властны надо мной. И теперь я думаю, что был прав, когда воспитывал в себе с юных лет дух сопротивления желаниям. Настало время – использовать приобретённый иммунитет.

Грустно ходить по местам давно отгремевших боёв и отыскивать среди молодой поросли следы осыпавшихся окопов… Так и мне не хочется возвращаться туда, где прошли лучшие годы моей жизни, хотя мне известно, что несколько моих бывших однокурсников всё ещё обитают в стенах нашей alma mater, правда, в качестве профессоров. Интересно, как чувствуют они движение времени, находясь в постоянно меняющемся потоке молодых поколений. Бежит ли для них оно быстрее или отстаёт? Вполне допускаю, что стрелки наших часов не совпадают. Во всяком случае, возвращаться туда, где были мы молоды и счастливы, где кипела, переполненная чувствами, жизнь, не так-то просто, а порою – невыносимо.

Иногда мне кажется, что моя молодость – это кадры старого чёрно-белого кино, как «Доживём до понедельника» . А впрочем, так оно и есть. Этот фильм – о моём поколении. И наш архитектурный институт давно уже не тот, каким был раньше. Думаю, что с появлением компьютеров утратилось мастерство классического черчения, исчез авторский почерк. Возможно, это не имеет никакого значения для обладателей бескнопочных телефонов, но всё же что-то мы потеряли.

Иногда задаю себе риторический вопрос: «А написал бы Пушкин своего « Евгения Онегина», будь у него компьютер? »

Разумеется, я не застал то прекрасное время, когда мир писал гусиными перьями, но в свои школьные годы я писал ими. За сараем, на выгоне, где паслись соседские гуси, я собирал выпавшие из их крыльев перья, приносил домой и затачивал их «перочинным» ножом. Получалось не сразу, но я был упорен в своём желании добиться успеха и, в конце концов, добивался. Потом я гусиными перьями писал свои первые стихи. Несколько перьев и старую чернильницу я храню с той поры… так, на всякий случай.

Но всё же моему поколению повезло – мы жили и учились в ту благословенную эпоху, когда пассажиры в метро читали книги, их уши были свободны от проводов и доступны общению, а русский язык ещё не был так бесцеремонно захламлён иностранным мусором. Молодым может показаться странным, но слова «кобель» и «сука» – это о собаках, а «мальчик» и «девочка» – это о людях. И защищать свой язык нужно так же, как защищать Родину. А попавшие в плен иностранные звукосочетания неплохо было бы, для начала, обучить падежным окончаниям, или пусть катятся на все четыре…

С грустью и огорчением я наблюдаю за тем, как всё меньшее количество людей знает, что нет в русском языке глагола «кушать», что вместо этой лакейской размазни, которая, как ругательство, режет слух, следует использовать глагол «есть» . «Я ем, он ест, мы едим» .

Было же время, когда этому учили…

Где же оно теперь – наше светлое прошлое? В каком измерении искать его? Куда исчезли его звуки, запахи и голоса, задёрнутые пеленой бесконечной смены времён? Во что преобразилась вечная энергия его усилий, переживаний и возвышенных чувств? Где весь тот мир, в котором мы жили и учились, в котором любили и были счастливы? Где он? В какую звёздную бесконечность летит его свет? Не догнать уже…