Линда
Шрифт:
Я спал тяжелым сном, когда пришел Дэвид Хилл. Проснувшись, я увидел, что он сидит в камере и спокойно курит, наблюдая за мной. Он вынул изо рта трубку, усмехнулся и сказал:
— Это мне, а не вам надлежало сделать неожиданный ход.
— Ничего хорошего из этого не вышло, — сказал я. Это были первые слова, произнесенные мною после того, как меня поймали.
— Что вы делали?
Я рассказал ему. Я рассказал ему, как справился с замком, как вышел отсюда, как залез в грузовик, как добрался до места и как прятался потом под лодкой. Я рассказал ему все подробности их разговора, какие только мог
Он опять набил свою трубку и неторопливо раскурил ее.
— Раньше у меня могли быть хоть какие-то сомнения, — сказал он. — Но теперь я знаю, что вы невиновны, Коули.
— Как вы это узнали?
— У вас надежный и логический склад ума, но вам не хватает воображения. Тут ваша оценка невысока. Вы трудились и трудились над этими чернильными кляксами, которые вам показывали, но так и не смогли увидеть в них ничего, кроме чернильных клякс. Необходимо весьма активное творческое воображение, чтобы сочинить разговор, который вы мне сейчас пересказали. Мне не нужно других доказательств. Но только мне. Вернон, или Шепп, или кто угодно другой, от кого это зависит, просто рассмеялись бы мне в лицо. Им надо самим послушать такой разговор, вот тогда они с неохотой поверят в него.
— Она выразила опасение, что в коттеджах может быть подслушивающее устройство. Хотелось бы мне иметь при себе магнитофон. Тогда этот бессмысленный побег сыграл бы свою роль.
Он долго смотрел на меня, забыв даже о своей трубке. Между бровей у него залегли две глубокие морщины.
— Вы говорили еще кому-нибудь об этом? — спросил он.
— Нет.
Он принялся расхаживать взад и вперед. Иногда он останавливался, устремив взгляд в пространство, а затем снова начинал ходить.
— Попробовать, во всяком случае, стоит, — сказал он.
— Что стоит попробовать?
— У вас был с собой магнитофон. Но сперва мне придется хорошенько поторговаться с Верноном и Шеппом.
Он вернулся примерно через час с бумагой, складным столиком и карандашами.
— Пришлось-таки попотеть, — сказал он. — По их мнению, я фантазер, сосунок, полоумный. Я испытал все средства: угрозы, лесть, высокомерие, насмешки. Фактически я поставил на карту свою должность ради вас, Пол.
— Не думаю, чтобы вам следовало…
— Ладно. Садитесь и пишите. Я хочу иметь подробнейшую запись разговора. Каждое слово, которое вы сможете вспомнить.
Я взял карандаш и посмотрел на чистый лист бумаги.
— Не помню.
— Слушайте. Вы лежите под лодкой. Темно. Вы промокли. Они идут мимо вас. Они садятся на причал. Кто заговорил первым?
Я написал «Л», что означало Линда, открыл кавычки и начал: «Завтра ты переедешь в Босвортс. Глупо было возвращаться сюда». Я посмотрел на Хилла.
— Я не уверен, что точно воспроизвожу каждое слово.
— Она могла так сказать? По смыслу?
— Да, но…
— Почему вы думаете, что их память окажется лучше вашей? Пишите, как они говорили. Старайтесь по возможности быть точным.
Я написал: «Я останусь здесь. Зря мы дали им повод к пересудам на наш счет».
Дж.: «Он ничего не заподозрил. Здесь полно мошкары. Почему бы нам не пойти в коттедж?»
Он оставил меня одного за работой. У меня было странное ощущение. Я мог припомнить множество вещей, но не мог правильно расположить их. Помнится, Линда сказала что-то вроде: «Ты говорил, что у тебя крепкие нервы. Что ты уверен в себе и ничто не может тебя испугать. Только действовать по плану и ждать. Все учтено». И то, что она говорила об окурках. И о том, что ее тошнит от собственной примерности.
Вспомнив что-нибудь, прежде упущенное, я делал на полях пометки, где требовались вставки.
Уже смеркалось, когда Хилл и охранник пришли за мной и повели меня вниз, в маленькую комнату, где меня впервые допрашивали. Хилл прочел написанное и, оставив меня с охранником, ушел. Отсутствовал он больше часа, а затем принес четыре отпечатанных на машинке экземпляра моих заметок и привел с собой четверых людей: двух молоденьких девушек и двух мужчин. Он не стал представлять нас друг другу, а просто сказал:
— Пол, это профессионалы. Я вызвал их из Сарасоты. Вкратце они в курсе дела. Я хочу, чтобы вы послушали их и сказали, какие голоса больше похожи на голоса Линды и Джеффа.
Одна из девушек годилась. Из мужчин ни один не подходил. Я объяснил это Хиллу, но он сказал, чтобы я не беспокоился и просто выбрал того, чей голос ближе к голосу Джеффа. Затем он поблагодарил двух других, но по их просьбе разрешил им остаться и послушать. Только предупредил, что все, чему они будут свидетелями, должно остаться в строгой тайне.
Я уж не помню, сколько раз все это репетировалось. Принесли сандвичи и кофе. Охранник, утративший интерес к происходящему, откровенно зевал. Я преодолел свою обычную застенчивость и вносил по ходу действия поправки. Девушка говорила слишком драматично, а мужчина слишком тихо. Некоторые куски звучали на удивление верно, а другие мне не нравились. По-видимому, они не получались оттого, что я написал не те слова. Но — странное дело — я вспоминал верные слова, когда слышал, как они произносят неверные.
Наконец, насколько это возможно, я был удовлетворен, хотя и чувствовал, что у них это выходит не так, как было у Линды и Джеффа. Они уловили тон и темп и ударения делали там, где нужно, но все-таки это было не то.
Тут Хилл принес машину — обычный конторский диктофон. Записав часть текста и прослушав ее, он сказал:
— Вот что, ребята, отнесем-ка микрофон подальше. Вас слишком ясно слышно. Сотрем запись и повторим. О'кей?
Он снова записал, стер и опять записал. Услышав запись, я поразился. Голоса благодаря несовершенству записывающего аппарата утратили свою индивидуальность. Их трудно было теперь отличить от голосов Линды и Джеффа. От некоторых мест мне становилось просто жутко. Я чувствовал, как меня мороз по коже подирает. Другие места были не так хороши. Когда я прослушал весь текст, Хилл снова прокрутил его, предложив мне вслушаться внимательно и отметить самые удачные места. Это было то место, когда он сказал: «Да, тебе действительно приходится думать об этом, а?» И она сказала: «Только оставь этот тон. С точки зрения закона, мой друг, это наш, а не только мой палец спустил курок. Наш. Пожалуйста, Джефф, будь благоразумен. Ничего не может с нами случиться. Мы так тщательно все продумали. И не мучайся ты из-за Пола. У него решительности меньше, чем у кролика».