Лингвокриминалистика
Шрифт:
– К Бекиру поехал, кызым. Снова к Бекиру… Когда это закончится, Аллах? Ну когда?! – Мама несдержанно взывает к небу. Меня в центр груди больно колет ревность.
– Зачем? Нам же сказали, что каждый день ездить нет смысла…
Мои слова не успокаивают, а провоцируют на слезы сильнее.
Мама так и смотрит вверх. Ругается. Молит. Плачет.
– Мам… – Я окликаю, дергает руки. Встает и отходит от меня в угол комнаты.
Я остаюсь сидеть на корточках. Мне кажется, что если мама вот сейчас по новому кругу зайдет в рассказ о безгрешности брата – не выдержу, сорвусь и выскажу.
Она поворачивает голову. Я вижу, как сжимает губы и как раздуваются ноздри. Как будто злится. Как будто на меня. И справиться с эмоциями не может. Всхлипывает, зажимает рот рукой и качает головой.
– Ну мам… – Я прошу – мотает головой, ведет пальцами под глазами.
– Его ночью там побили, кызым. Нашего Бекира. Ребра переломали. Нос. Отец поехал добиваться, чтобы перевели в нормальную больницу. Они его убьют там, дочка…
***
Мамин плач и причитания заползают в уши и копятся внутри. Успокоить ее невозможно, да и я не пытаюсь больше.
Кажется максимально циничным успокаивать ложью, когда я знаю, как можно это прекратить. Знаю и ничего не делаю.
На сей раз в доме только мы. Мама сидит в гостиной. Я – на кресле в прихожей. Больше не переживаем горе вместе. Каждая свое. И так несколько бесконечных часов.
Одновременно слышим, как подъезжает папина машина. Мама встает, со скрипом отодвигая стул, подходит к двери первой.
Открывает, я просто поднимаюсь на ноги и с нажимом веду вспотевшими ладонями по ткани джинсов.
Папа идет по дорожке и поднимается по лестнице. Вместе с ним в дом толчком вносит слишком мощную дозу ярости и адреналина.
Меня почти сбивает с ног обратно в кресло. Еле сдерживаюсь от того, чтобы снова присесть.
Мама тоже отшатывается и вот теперь затихает. Громко дышит, держа ладонь у рта. А папа смотрит на нас. Заходит глубже. Делает несколько шагов. Я вижу, как сжимает-разжимает кулаки. Это будит дикий страх. Как будто я сделала что-то ужасное…
– Мехди, не молчи… – Мама умоляет шепотом. Тут же получает в ответ хлесткий, отчасти даже бешеный взгляд. Хочу уменьшиться до размера песчинки или хотя бы сбежать в свою комнату. Привлечь к себе папино внимание по-детски страшно. А по-взрослому страшно не узнать, что там Бекир.
– Шиш, Дания. – Отец отвечает маме грубостью. Это отзывается во мне недовольством, но я молчу. Мы продолжаем следить, как папа наворачивает круги.
Нервы на пределе. Я каждую секунду торможу себя от требовательного: да скажи ты уже хотя бы что-то!!!
Но заканчивается всё тем, что папа тормозит сам. Напротив меня. Разворачивается, упирает руки в бока и смотрит прямо.
Неуютно – это не то слово. Вина разом накрывает с головой.
Сопротивляюсь, как могу. Зачем-то вздергиваю подбородок. Зачем-то складываю руки на груди. Хмурюсь и спрашиваю:
– Ему сильно досталось?
Тут же получаю наказание за свою «дерзость». Коридор звенит тишиной. Напряжение нарастает. Мне кажется, я даже начинаю слышать писк. Потом все обрывается – это папа хмыкает, а мне становится дурно.
– Сильно, кызым, досталось. Сильно… – Не верю его притворной нежности. Он впервые за все это время называет меня не дочь и не дочка, а «кызым». Впервые смотрит вот так. Впервые не чувствует неловкости. Мне так кажется.
А сама я делаю трусливый шажочек назад. Некуда, поэтому просто упираюсь икрами в кресло.
Мама снова пытается плакать, но папино «шиш» работает безоговорочно. Он поднимает палец и бросает на нее быстрый взгляд. Я успеваю выдохнуть, а потом снова смотрит на меня.
– Как тебе спится, кызым? Скажи нам… Нормально?
Делает шаг на меня. Я зачем-то пытаюсь скрыть дрожь. Сильнее стискиваю кожу. Передергиваю плечами.
– Мне спится так же, как и вам.
Мой ответ явно не воспринимается. Отец плотно сжимает губы. Когда расслабляет – усмехается.
И мне бы молчать, это понятно, но я зачем-то ляпаю:
– Я что-то смешное сказала?
В коридоре снова становится тихо. Отец меняется в лице. Бледнеет. Улыбка сползает.
– Нам не до смеха, Айлин. Нам давно не до смеха. – Его голос звучит бесцветно, но ни черта не безразлично. Мне кажется, он переполнен яростью, которая хочет выйти.
– Мне тоже. Если ты намекаешь на то, что я волнуюсь меньше вас… Я тоже не сплю… Я тоже хочу, чтобы Бекир побыстрее…
– Его не выпустят «побыстрее», Айлин. Что за детский сад?
Чувствую себя пятилеткой. Полную власть взрослых над собой. Их право предъявлять за всё на свете.
При маме нельзя такого говорить. Я скашиваю взгляд. Вижу, что она оцепенела. Все так же стоит в углу с и нескрываемым ужасом смотрит на папу.
Даже не верится. Ущипнуть себя хочется. На нашего папу. Самого доброго. Самого покладистого. Самого-самого…
– Что там случилось? Ты скажешь? Мне надо знать, чтобы…
– Дай угадаю! – Отец перебивает и делает еще один шаг ко мне. Склоняет голову и немного вытягивает вперед шею. Мне хочется упасть на кресло и забиться в него, но я стою. – Чтобы передать мужу? Но муж что-то не спешит нам помогать…
Папа обвиняет Айдара, разводя в сторону руки, а потом хлопая себя по бедрам. Я дергаюсь на громком звуке. Смотрю вниз, потом снова в лицо. Мне это несвойственно, но вслед за желанием сделать всё, чтобы прекратить это, во мне просыпается протест. Лютый. Справедливый, как кажется…
– Это ты выбрал мне мужа. Неужели теперь не доволен своим выбором?
– Айлин… – Мама предостерегает. Но я упрямо мотаю головой. – Дочка, идем на кухню.
Она совершает свой личный подвиг. Подходит ко мне, берет за локоть и пытается тянуть. Я смотрю на нее твердо, она просит глазами не дурить. Но я не могу.