Линии
Шрифт:
Он был похож на больного, которого наконец выписали после десятимесячной госпитализации. Все его поведение, манера речи, жесты, казалось, хотели сказать, что жизнь прекрасна, и он желает в полной мере этим пользоваться.
— Мне еще надо кое-что сделать, — пробормотала Йосики, отклоняя приглашение.
— Ладно, понял. Ничего не поделаешь, насильно мил не будешь... — вздохнул юноша и протянул ей руку. Йосики пожала ее и почувствовала что-то липкое. Ладонь молодого человека была вся вымазана каким-то белым веществом, которое при ближайшем рассмотрении оказалось спермой.
Когда Йосики пришла в себя, молодого человека уже рядом не было. Порывшись в карманах, она поняла, что забыла дома бумажные платочки. У нее был еще носовой платок, подарок матери, привезенный из Гонконга, но вытирать им сперму чужого человека
Йосики вышла на улицу и вытерла ладонь о ствол дерева, к которому была привязана собака. Она взглянула на часы: стрелки показывали четверть пятого. Ей вдруг стало совершенно все равно, будут ли ее бить или нет, и побрела было домой. Но едва Йосики сделала несколько шагов, как сзади послышался топот и крик: «Подожди-; те!» Это был продавец из магазина.
— Вот, держите, — сказал он, отдуваясь. В руке он держал стеклянную баночку. — Это из конского жира, очень эффективное средство... Достаточно нанести лишь самую малость. Когда я занимался боксом, то смазывал ею ссадины — зарастали мгновенно.
Он протянул Йосики банку и пошел обратно.
— Я могу оставить это себе?
Продавец что-то неразборчиво проговорил, и до нее донеслось только: «Берите, берите!» Йосики кивнула и направилась к дому. На ходу она отвинтила крышку и сразу почувствовала характерный масляный запах. Мазь по консистенции напоминала маргарин, и Йосики нанесла немного на рассеченную бровь.
Ей очень хотелось домой, но ее приятель, наверно, еще не ложился, а это неминуемо окончилось бы новой дракой. «Волнуется, должно быть, — подумала Йосики. — И чего ему надо? И так постоянно долдонит, чтобы я сидела дома». В дамском журнале она как-то прочитала, что насилие — это средство привлечения к себе внимания. И это было верно. Ее отец именно так и поступал. У него были довольно-таки странные отношения с начальником, его женой и даже их детьми. Нет, он не был услужлив, он не пресмыкался перед старшим по должности, не бросался зажигать ему сигарету, подносить сумку — ничего такого, что обычно показывают в кино. Это проявлялось в более мелких вещах. Да, отец иногда слишком усердствовал перед начальником, но бывали моменты, когда они запросто могли поболтать так, словно были друзьями детства. И все же было видно, что он слишком уж предупредителен. Когда Йосики играла с дочкой папашиного начальника, которая была ей ровесницей, отец , немедленно начинал умиляться и говорить, какая та красавица и что, наверное, она прекрасная ученица, раз получила первую премию за чтение... Иногда он в присутствии Йосики картинно вздыхал: «Ах, как бы мне хотелось иметь такую же дочь, как ты, дорогуша... Ах, как я счастлив, что ты играешь с ней... хоть она тебе не ровня». А потом дома он хорошенько прикладывался к бутылке и набрасывался на Йосики под тем предлогом, что, мол, она только и делала, что забавляла дочку начальника... Супруга шефа часто советовалась с матерью Йосики, а подчас и жаловалась ей на что-нибудь, словно маленькая девочка, что ставило несчастную женщину в затруднительное положение. Однажды родители матери, которые жили на Хоккайдо, прислали им свежей спаржи, и мать решила поделиться посылкой с семьей начальника. «Такой замечательной спаржи я еще никогда не ел. Передай спасибо твоей жене», — вот что услышал на следующее утро отец Йосики, когда явился на службу. Вечером он пришел домой и начал пить, не говорящий слова. А потом вдруг схватил жену за волосы и заорал: «Ах вот, значит, как, этот тип для тебя важнее собственного мужа!!!» Он избил ее до такой степени, что Йосики испугалась, что мать вот-вот испустит дух, и кинулась звонить в службу спасения. Однако мать стала упрекать ее за это, а отец даже выставил за дверь. Старшая сестра все видела, но не вмешивалась. Йосики тогда показалось, что у ее сестры должны быть поистине железные нервы.
Когда Йосики дошла до вокзала, она уже порядком окоченела. Ночью доступ на привокзальную территорию был закрыт, и ей пришлось пойти в обход... Она так и не научилась уважать своего отца, а когда тот умер, к своему удивлению, не испытала ни малейшей печали. А после самоубийства сестры она вообще стала равнодушна к побоям. Сестра не позволяла жестоко обращаться с собой, потому что всегда держалась на расстоянии от семьи. Йосики казалось, что именно из-за побоев она так и не смогла впитать в себя всю отцовскую любовь к ней. А если побои были средством общения, то где был его предел? Вот сейчас она идет мимо вокзала, страдает от холода и от недосыпания — что, это тоже форма общения? А не она ли хотела добиться взаимности от того юноши в черном свитере? Размышляя, Йосики сама не заметила, как оказалась рядом со школой, о которой недавно говорил молодой человек. Все вокруг утопало во тьме, а во дворе не было ни души. Клетки с кроликами тоже не было. Ее глаза постепенно привыкали к темноте, и она уже ожидала увидеть собаку и кроличьи трупики на траве. Холод пронизывал ее до костей. «Черт бы побрал эти персики, черт бы побрал Тосихико, отца и эту дуру, что улетела сегодня на Гавайи», — думала Йосики. Ей уже не хотелось ломать голову и искать положительные моменты во всем этом дерьме. А если бы такое желание у нее и появилось, то все равно было уже слишком поздно.
И правильно сказал парень в зеленой куртке: осталось только всех их поубивать. «Всеми» могли быть кролики, а могла быть и она сама... но что-то разрушить было необходимо, иначе все так и останется на своих местах. Например, ее отцу следовало замочить своего шефа... Отец был двуличным человеком: он испытывал ненависть к своему начальнику, а расплачивались за это его жена и дочь. Если до настоящего момента Йосики пыталась еще как-то понять отца, то теперь она ни за что не простила бы его. А не прощать означало убить. Йосики захотелось увидеть, как собака будет гнаться за кроликом, чтобы его сожрать, и она постаралась представить себе эту сцену.
— Эй, пожалуйста! — раздался сзади чей-то голос. — Слава богу, это ты!
Голос принадлежал тому самому продавцу, который подарил ей банку с мазью. Должно быть, он уже закончил работать, так как успел переодеться. Йосики поклонилась ему еще раз:
— Спасибо вам большое!
— Э-э-э... да нет, просто я хотел... чтобы ты вернула мне банку. Прости. Эту мазь делают в Нагане.. Только что мне позвонили и сказали, что ее выпуск прекращен. Дело в том, что мне приходится часто ею пользоваться, так что я хотел бы... ну, в общем, чтобы ты мне отдала ее обратно. Прости, пожалуйста.
Говоря все это, Сонода мысленно возблагодарил небеса за то, что ему удалось найти эту девушку. Незадолго до этого, как только они расстались, ему на мобильник позвонил приятель из боксерского клуба. Рассказал ему о своей подружке, которая, судя по всему, забеременела. Спросил, что ему теперь делать. Потом разговор зашел о ранениях и ушибах, полученных в поединках, а также о том, что приостановлен выпуск мази из конского жира... Там, в магазине, он услышал обрывок разговора этой девицы и странного парня с собакой, который часто заходил к ним. Сонода решил пойти обратно мимо школьного двора. В магазине, посмотрев на ее обезображенное лицо, он почувствовал жалость к этой девушке и подарил ей банку с мазью, чтобы она смогла залечить свои ссадины. А потом вспомнил, что это был подарок его друга. Девушка едва слышно проговорила: «Хорошо», — и протянула ему склянку. Сонода схватил ее и бросился бежать.
XVI - МИНАКО
Сонода скоро должно было исполниться двадцать лет. Он занимался боксом без малого полгода. Обычно он складывал рубашку, свитер и брюки в рюкзак и бежал до дома все шесть остановок. Теперь, на бегу, он думал о человеке с собакой. Лучше бы этому извращенцу больше не показываться в магазине. Кажется, этот парень жил совсем один в доме неподалеку. Там у входа еще были установлены красно-коричневые львы. Каждую ночь, а иногда и ранним утром он приходил в магазин со своим псом купить банку собачьих консервов, электрическую лампочку или пучок сельдерея. Он никогда не покупал больше трех наименований сразу, но вечно околачивался в магазине по два-три часа, пока ему не попадался какой-нибудь покупатель, с которым он тотчас же завязывал беседу. Раз в неделю продавцы, включая тех, кто работал полсмены, собирались вместе, чтобы обсудить вопрос о закупке партии какого-то товара. Но помимо хорошо продаваемых галет из пророщенных рисовых зерен неизменно возникала еще одна проблема: что делать с этим типом, который успел всем порядком поднадоесть. Спорили долго и горячо, но решение оставалось одним и тем же: ничего не делать, так как он хоть и извращенец, но прежде всего — клиент.
Заниматься боксом Сонода стал при довольно-таки странных обстоятельствах. Недавно его научили технике применения апперкота, и теперь ему не терпелось испытать ее на этом рыхлом сыночке-захребетнике. Должно быть, у него богатенький папаша... После этого Сонода наверняка выгонят с работы и уж тем более предложат покинуть клуб. Вообще-то Сонода было наплевать на последствия, но все же он сдерживался. Работа в магазине ему нравилась, да и боксом еще охота позаниматься... Парень заходил в магазин обычно глубокой ночью или рано утром, когда покупателей почти не было. Поэтому оправдать мордобой тем, что он якобы распугивает посетителей, представлялось весьма затруднительным. Правда, в магазине работал продавец, с которым Сонода сошелся достаточно близко. Это был нелепый добряк с татуировкой клуба «Семь-Одиннадцать», в котором он раньше работал. Если бы Сонода убедил его, то за последствия было бы трудно ручаться.