Линия перемены дат
Шрифт:
Юношески круглое лицо Кондакова будто приобрело какие-то твердые, безвозрастные черты. На челюсти заиграл желвак. Юноша придвинулся к Пряхину. Тот инстинктивно отбросил голову назад.
«Нет, от этого не жди ошибки и пощады», — мелькнуло в голове Причина.
— Он, — отрывисто бросил, словно плюнул в лицо Пряхина, Кондаков.
— Вы не ошибаетесь?
— Нет. Я узнаю его по форме носа, усам, цвету глаз и бровей, по росту. Только одет он был тогда по-другому…
Когда понятые, участвовавшие в опознании, подписали протокол и вышли, Трофимов подошел к Пряхину.
— Не
— Этот мальчишка лжет. Мало ли что ему взбредет в голову.
— Как был одет этот человек?
— В шапку-ушанку, ватник и резиновые сапоги.
— Фантазия.
— Эти? — Трофимов достал из ящика сапоги.
— Да, такие. На них еще были налипшие травинки.
— Фантазия!
— Нет, ошибаетесь, Пряхин. Это правда. Эти сапоги изъяты при обыске у Лисовского. Это — ваши сапоги.
— Почему мои? Изымали где-то, а теперь приписываете мне.
— Потому, Пряхин, это ваши сапоги, что Кондаков видел вас в них, потому, что эти сапоги вашего размера, а Лисовскому они не полезут, на два номера меньше. Потому, что вас видел матрос Иванкевич входящим в дом Лисовского. Потому, что в доме Лисовского найдено несколько коробок спичек, которые имели следы на терке точь-в-точь такие, какие получаются у вас… Да вы не волнуйтесь. Это еще не все. Потому, что половина денег тех серий и номеров, которые изъяты у вас, преблагополучно лежат еще в сейфах Госбанка, ни разу не находившись в обороте. Вот справка об этом. Ознакомьтесь.
— И, наконец, потому, что следы этой обуви найдены в расселине, по которой вы поднимались с берега моря к поселку в трех километрах севернее рыбной базы. А вот мешок с вашими вещами, найденный под камнями. Интересуетесь?
Пряхин сделал протестующий жест. Он лихорадочно искал выхода. Каждое из доказательств, приведенных Трофимовым, он мог бы разбить в отдельности, но все вместе…
— Что же вы молчите? Вы так живо рисовали мне картины вашей жизни в Сибирске, что я с нетерпением жду оттуда подтверждения. Боюсь только, что многое не совпадет, — нанес Трофимов последний удар.
Пряхин поднял голову и посмотрел в глаза следователю.
— Что меня ожидает?
— Прежде всего разочарую вас. Я советский следователь и авансов преступнику не выдаю. Вас ожидает точное соблюдение законности. Ведь вы не можете ничего сказать по поводу моего отношения к вам? Второе: вас ожидает обвинительное заключение и справедливый, я повторяю, справедливый суд. Многое зависит от вас…
— Хорошо. Я буду говорить.
Итак, Пряхин начал давать показания. Рассказал и о Лисовском. Значительно хуже обстояло с Лисовским. Кроме показаний сообщника, изъятых сапог да малозначительных для его обвинения показаний Иванкевича, против старика-инвалида не было улик. Понимая это, Лисовский упорно отрицал все, в том числе факт знакомства с Пряхиным. А это было решающим моментом для разоблачения преступника.
Когда Лисовского ввели в кабинет Трофимова, Пряхин уже сидел там, съежившись у подоконника, и не глядел на вошедшего. На лице старика не дрогнул ни один мускул. Он спокойно и тяжело опустился на стул.
— Когда вы это кончите? Мне сегодня надо идти получать пенсию, — прохрипел он, безразлично оглядев комнату и задержавшись взглядом на календаре.
— Кончим скоро. Вот еще несколько вопросов. Так вы говорите, что ваш дом не посещал никто?
— Я этого не говорил. Я показывал: кроме соседки, которая по субботам мыла у меня полы, ко мне в дом не приходил никто, — слово в слово повторил Лисовский свои прошлые показания.
— А печь кто топил?
— Только я сам. И печь и керосинку. Лампы тоже зажигал я сам. Я один живу. Пенсия не позволяет держать прислугу, — усмехнулся он.
— А, черт! — выругался Трофимов, неосторожно вымазав пальцы чернилами. — Читайте и подписывайте, гражданин Лисовский. — Следователь прошел в угол кабинета за ширму, к умывальнику. Вскоре вышел, держа мокрые ладони с растопыренными пальцами перед собой. Почмокал потухшую папиросу. — Жди теперь, пока руки высохнут. Полотенце убрали. Попрошу вас, гражданин Лисовский, дайте мне прикурить. Спички вон на столе.
— Извольте, — Лисовский чиркнул спичку. — Отсырели. — Он чиркнул еще несколько раз и, наконец, поднес следователю зажженную спичку.
— Благодарю! — Трофимов сел и начал рассматривать спичечную коробку.
— Вы всегда зажигаете так спички?
— Странный вопрос. Видимо, у вас уже не о чем спрашивать? Насколько помню себя, всегда зажигал так. Привычка, знаете. А годы уж не те, чтобы отказываться от невинных привычек, — насмешливо закончил он.
— Справедливые слова. Вот их мы так и запишем… Подпишите. Значит, вы никогда не видели вон того человека, что сидит у окна, и он у вас никогда не бывал? — кивнул следователь на Пряхина. Лисовский равнодушно покачал головой.
— Что же это я? — спохватился Трофимов. — Сам курю… Закуривайте, гражданин Пряхин. Знаю, курите много.
Жалко улыбнувшись распухшей физиономией, Пряхин взял папиросу.
— Да, спички сырые. — После долгих попыток прикурить Пряхину это, наконец, удалось.
Молчавший до сих пор Горин встал с кресла и внимательно осмотрел коробку, о которую зажигал спички Пряхин. Затем в упор глянул на старика. Голос полковника звучал строго и отчужденно.
— Думаю, довольно запирательств, гражданин Лисовский.
— Я вас не понимаю, — растерялся тот.
— Вот коробка, которой только что пользовались вы, причем, по вашему утверждению, вы всегда именно так зажигаете спички. А вот коробка, которая была изъята при личном обыске у Пряхина, и вторая, которой он пользовался сейчас. — Горин положил их рядом перед Лисовским. — А вот две коробки, изъятые у вас на квартире, одна на столе, другая на окне спальни, за цветочным горшком. — Горин положил эти две коробки рядом с Пряхинскими. — Сравните…
Все четыре коробки имели одинаковые следы зажигания спичек поперек терки, с нажимом к краю. Заросшие седым мохом уши Лисовского начали краснеть. Он долго и внимательно рассматривал спичечные коробки, потом бросил колючий взгляд на Пряхина.