«Линия Сталина». Неприступный бастион
Шрифт:
Генерал Кособуцкий тяжело вздохнул – отправка двух дивизий почти разорвала корпус. С небольшим запозданием двинулись эшелоны штаба и других подразделений, включая приданный корпусной артиллерийский полк. А последними должны были пойти по железной дороге части 235-й дивизии, из Иванова и окрестных станций.
– Что же происходит на фронте?
Вопрос, тихо заданный самому себе, повис в воздухе. Еще два дня тому назад Совинформбюро говорило о боях на минском направлении, но сейчас будто в рот воды набрало, полное молчание о столице Белоруссии. Знающие люди, умеющие делать свои выводы в советской реальности, где информация давалась крайне выборочно и дозированно, только головой
Судя по отчаянной суматохе, по тому, как все три дивизии его 41-го корпуса стали спешно отправлять в Псков из Ярославля, Костромы и Иванова, то положение на фронте сейчас хуже некуда. Везут на старую границу, в Псковский укрепрайон, а это означает лишь одно – оборона прорвана, армии прикрытия разбиты на границе, враг уже продвинулся далеко в глубь страны, заняв как минимум две присоединенные к СССР прибалтийские республики. Видимо, контрнаступление первых дней полностью заглохло, и теперь речь идет лишь о задержке противника, любой ценой остановить наступающие танковые дивизии гитлеровцев. Вот и выдвигает Ставка на запад так спешно второй эшелон армий, бросают на фронт все резервы, какие только есть под рукою во внутренних округах.
Но время, время!
В Старой Руссе он осведомился у дежурного ВОСО, службы военных сообщений, о движении эшелонов корпуса. Вот и выходило, что 111-я начала разгрузку позавчера, 1-го числа. Вечером прибывают в Псков эшелоны 118-й, он будет завтра, а корпусные части тянутся с прибытием до 5 июля. А вот 235-я выгрузится в полном составе в лучшем случае лишь 6 июля, а то и на день позже. А приказ был занять укрепрайон 2-го числа, то есть вчера. И пусть не их вина, но немцы-то ждать не станут!
– Ой как худо, как плохо, – еле слышно прошептал Иван Степанович, снова ложась на жесткую полку, надеясь провалиться под перестук колес в спасительный сон…
Командир 118-й стрелковой дивизии генерал-майор Гловацкий Островский укрепрайон
– Нет никогда мелочей, все имеет значение. – Словно буддист мантру, Гловацкий повторял эти слова с ночи. Передовые эшелоны дивизии стали выгружаться еще перед рассветом, и не на станции или в городе, а пройдя через реку по мосту, в самом укрепрайоне. Сколько это позволило выиграть времени, Николай Михайлович знать не мог, но догадывался, что немало. И решил, что ему подфартило – бывает так в жизни, когда все складывается в твою пользу, любое событие выгодно, как у него в эти первые дни в новой для себя жизни, но внутри души уже копошился червячок сомнения. Ведь давно известно, что кому много дается, с того и спрашивается больше, жизнь ведь как зебра, то полоска белая, то полоска черная. Главное, по последней вдоль не пойти, как случилось с ним в последние пятнадцать лет.
– Как лопатку держишь, словно онанист свой хрен двумя пальчиками. – Николай Михайлович спрыгнул в отрытый по колено окоп, где конопатый боец в очочках, ну вылитый студент, горожанин балованный, от мамкиных пирогов оторванный, пытался отрезать кромкой МПЛ-50 пласт дерна. И сам взялся за лопатку, в несколько взмахов, аккуратно отрезал пласт пожухшей от жары травы, затем бережно отложил его в сторону, к тем искромсанным донельзя кускам дерна, что незадачливый вояка нарезал раньше.
– Пластами режь, сынок, пластами, на бруствер потом выкладывать для маскировки! А ты дерн режешь, словно гимназист кошек,
Краем глаза он видел, что не только бойцы отделения, но и сержанты едва сдерживают смех, фыркая, но продолжали трудиться как заведенные, блестя на солнце, словно облитыми водой, потными спинами. Зато командир батальона, молодой, лет тридцати, коротко стриженный майор, в очередной раз заиграл желваками на крепких скулах.
– Копаем, бойцы, копаем, время отведено до завтра, – коротко бросил недовольным голосом Гловацкий, и лопаты разом заработали быстрее. – И если хотите жить и послезавтра, и через месяц, и до конца войны дожить, то крепко зарубите себе на носу: лучше отрыть двадцать метров траншеи, чем один метр могилы!
Николай Михайлович легко выпрыгнул из окопчика, едва опершись рукою на землю, продолжил идти с самым сумрачным и недовольным видом, разглядывая по гребню проложенную в траве изломанную линию будущих траншей. Это вторая полоса обороны, первую собранные с округи местные жители проложили между ДОТами, а те сами были построены хотя и разумно, по возвышенности, но половина ниже гребня. И прямые, что лом – последнее взбесило Гловацкого, ведь любой разрыв, пулеметная очередь из танка, и все выметет как метлою!
Богатый урожай соберут немцы из трупов красноармейцев, по чьей-то нерадивости или незнанию, в одночасье ставших мертвыми. И он, не выбирая выражений парламентского характера, высказал все, что думает, в лицо вроде тертого мужика из запасных, с двумя «кубарями» воентехника на черных петлицах, что должен был надзирать за трудом мобилизованных на окопные работы. Руки оторвать бы ему до самых ягодиц за напрасно пролитый пот сотен людей да выдрать шомполами вдумчиво!
Гловацкий резко остановился, разглядывая знакомую местность. Да, точно, здесь он был – пусть нет строений музея под открытым небом, что устроили местные энтузиасты 75 лет спустя, да выставки боевой техники и артиллерийских систем из этой, еще только что начавшейся, не отгремевшей три четверти века назад войны.
Приземистые сероватые бетонные коробки ДОТов Николай Михайлович узнал мгновенно, все же глаз наметан на военные сооружения, сам строил когда-то и окопы рыл не раз. Крайний дот был тогда разворочен взрывом, но сейчас целехонек. Здесь уже трудились стройбатовцы, хорошо копали, по ПУ тридцать девятого, а оттого совершенно неправильно, совсем неподходяще для долговременной обороны, что опыт и этой войны, и других показал со всей своей кровавой очевидностью.
– Лейтенант, подойдите ко мне. – Гловацкий негромко подозвал к себе молоденького командира, русого, такие девчонкам нравятся. А ему совсем наоборот, но распекать командира на глазах подчиненных нельзя, он отвел в сторону и, снизив голос, спросил:
– Вы, наверное, уже много раз в атаку ходили, товарищ лейтенант? Под обстрелом бывали часто?
– Никак нет, товарищ генерал. – Парень ответил так же негромко и с нескрываемым недоумением добавил: – Из училища досрочно выпустили и сразу в часть распределили, две недели назад!
– Послушай меня, запомни – стрелковая ячейка хороша тем, что на ямку похожа. В атаке гадить в такие весьма здорово. От страха наложил в ямку, облегчился, пулеметную очередь переждал – и вперед! Обстрел начнется, и все – взрывы придавят, все запорошит так, что небо не увидишь! Дым, гарь сгоревшего тротила, вонь человеческих потрохов, что в стороны раскидает – все это очень здорово на нервы бьет! Сидишь в ямке, а тебя дрожью крупной пробирает, не знаешь, жив ли кто рядом или ты такой один горемычный из роты остался. А может, приказ какой был, посыльный под обстрелом погиб, а ты не знаешь. Понимаешь меня, лейтенант?