Линия судьбы
Шрифт:
Вера не могла знать, что за мысли роятся в голове мужа. Хотя понять было не трудно. Достаточно было увидеть, какой злобой и ненавистью был полон его взгляд, резко оброненное слово, чтобы понять — любви и взаимопонимания нет и не будет. Семья Широковых с некоторых пор существовала чисто формально. В ней не было того, что называют поддержкой, теплотой, радостью — вынужденное общение по известному обоим договору, каждый пункт которого определен и ни в коем случае не может быть нарушен. И во всем Вера обвиняла себя. Нет, не за то, что вышла замуж за нелюбимого человека, заранее обрекая себя на жизнь бессловесного, не имеющего своего мнения существа. Вера все чаще вспоминала отца и теперь точно знала, что искупает свой грех по отношению к нему, самому близкому человеку, которому она причинила столько горя. Ее чаша должна наполниться не меньшим, а то и большим страданием. Только тогда она получит прощение и, быть может, заслужит право на человеческую жизнь.
Мысли Веры становились все более тягостными, угнетающими. Их груз с каждым днем увеличивался и грозил раздавить уже не сопротивляющуюся, усталую, апатичную женщину. Не было того света в конце туннеля, к которому нужно было стремиться. Страх, усталость и отчаяние вытеснили из головы Веры все. С этим невозможно прожить долго, находясь в здравом уме. Организм рано или поздно включит систему самозащиты. Она сработает, раз и навсегда лишив мозг способности реагировать на то плохое и хорошее, что может происходить. Вера боялась этого все больше. Она с ужасом думала, что однажды перестанет различать фантазию и реальность, уйдя в мир иного, словно параллельного существования.
Нужно было что-то менять, протестовать, настаивать на своем «я», на других отношениях или их полном разрыве. Но после тяжелого разговора с мужем, состоявшегося несколько лет назад, Вера Васильевна больше не решалась быть смелой. Она сломалась и с тех пор давно боялась не за себя, а за дочь, что муж в порыве гнева сделает что-нибудь ужасное по отношению к ней. Он ведь тогда ничего не соображает, обрушивая на них очередной приступ ярости. Его угрозы всегда балансируют между выплескиванием эмоций и немедленным исполнением.
Вера совсем сникла, молча несла груз домашних и материнских забот. Однажды она сказала себе, что ей не суждено познать счастье. Кому-то дано, а кто-то так и остается ни с чем. Так получилось, что она в числе последних. Вера Васильевна не искала утешения в Боге, подругах. Ее боль была настолько глубока и неискоренима, что не имело никакого смысла делиться ею. От этого не стало бы легче. Лишь изредка она позволяла себе общаться с соседкой по лестничной площадке. Веселая и неунывающая женщина на какое-то время словно подзаряжала Веру своей неуемной энергией. Это помогало смириться с бесконечной чередой безрадостных будней, ведь дома с каждым годом росло отчуждение. Оно уже давно пролегло пропастью между ней и мужем, а теперь и с Ксенией становилось все тяжелее находить общий язык.
Широков стал пить, заглушая водкой несбывшиеся мечты, как он потом говорил. Вере приходилось выслушивать долгие пьяные монологи, в которых она всегда фигурировала в роли вселенского зла. Именно из-за нее так непростительно пусто и серо складывалась судьба Широкова. Он повторял это десятки раз на разный манер, с разными интонациями. Однако смысл всегда сводился к встрече у моста. Порой тема полубессвязной речи мужа в корне менялась. Тогда, едва ворочая языком, он просил простить его за все, стоял на коленях перед Верой и плакал, но это случалось крайне редко, словно что-то человеческое вселялось на короткий миг в его душу. Вероятно, этому светлому чувству совсем не было там места, потому что Андрей Александрович становился с каждым годом еще более жестоким, безжалостным по отношению к жене. Ксению он по-прежнему игнорировал, от случая к случаю снисходя до короткого разговора с ней. Особенно тяжело приходилось домашним, когда Широков уходил в очередной запой. Вера боялась, что муж лишится работы и, вызывая на дом врача, слезно просила его держать увиденное в тайне. Она знала, что в случае огласки муж может потерять работу. Тогда он отыграется на ней! Он обязательно обвинит ее в том, что его снимут с выгодных маршрутов, лишат хорошего заработка. Широков давно привык обвинять ее во всех смертных грехах. Вера Васильевна смирилась и с этим. Единственное, о чем она время от времени позволяла себе ему напоминать, так это о том, что пора пойти к врачу, который поможет покончить с алкоголем.
— Не записывай меня в алкаши! — возмущенно потрясал кулаками Широков. — Мне завязать — раз плюнуть. Только зачем?
— Андрей, сколько тебе лет, что ты задаешь такие вопросы?
— Сколько есть, все мои. Отвяжись. Воспитывай Ксению. Или тебе ее уже мало?
Вера Васильевна на какое-то время прекращала попытки говорить с мужем о чем-либо. Это вообще стало ее единственным способом защиты — молчание. Спасала работа. Небольшой женский коллектив, где все относились к Вере Васильевне по-дружески, действовал на нее успокаивающе. Здесь она была на своем месте и чаще слышала похвалы и добрые слова, чем дома. Недавно Вера Васильевна стала заведующей, и признание ее заслуг, авторитета плюс небольшая прибавка к зарплате были весьма приятны. Хвастать этим ей не приходилось, потому что Широков обладал еще одним комплексом — его заработки должны быть намного выше. Это не обсуждалось. Поэтому о своем повышении Вера Васильевна сказала мужу не сразу, а в один из тех редких дней, когда с ним можно было нормально общаться.
— Поздравляю, — сухо ответил Андрей Александрович. — И что из этого?
— Ничего принципиально не меняется, — ответила Вера Васильевна, подумав, что даже с таким небольшим достижением ее некому поздравить. Долго грустить по этому поводу она не стала. Она знала, что в ее в холодильнике всегда был свежий творог, кефир, молоко. Это было для нее важно. Широков демонстративно не притрагивался к этим продуктам, часто подтрунивал над ней, называя ее теперь кефирной царицей. Ксения видела, как это обижает мать, но та никогда не комментировала грубые шутки отца. Однажды из случайно подслушанного разговора с соседкой девочка услышала, как мама грустно сказала:
— Ты не представляешь, как мне трудно. Мне противно приносить в дом этот творог, но я знаю, что у моей Ксюши будет хороший, здоровый завтрак и я смогу немного сэкономить. Широков получает немало, но почти все откладывает на черный день, отдает мне копейки. Он считает, что хорошая хозяйка обязана экономить. Не хочу называть вещи своими именами, но я чувствую себя так паршиво… Кажется, для меня этот черный день уже настал и ему конца и края не видно.
Слова запали девочке в душу. Ксения решила освободить мать от чувства вины, но, отказавшись от молочных-продуктов, она только прибавила ей проблем.
— Чем прикажешь тебя кормить? — строго спросила мама, когда Ксения в очередной раз оставила нетронутым блюдце с творогом.
— Не знаю.
— Ешь, не капризничай!
— Не буду.
— Ксения, нужно съесть, понимаешь. Это полезно для здоровья.
— От ворованного здоровья не прибавится, — выпалила Ксения и увидела, как мамино лицо покрылось красными пятнами.
— Ты слышала мой разговор с соседкой?
— Да.
— Тетя Женя — единственный человек, которому я иногда могу пожаловаться. Когда ты станешь взрослой, надеюсь, у тебя не будет в этом необходимости. Хотя это слишком идеальный вариант, в жизни так не бывает… Но речь сейчас не об этом. За все заплачено, девочка, — Вера Васильевна впервые сверлила дочь взглядом, в котором не было и намека на нежность. — Слышишь, за все!
— Извини, я не то хотела сказать.
В то утро Ксения вышла из подъезда и, подняв голову, не увидела маму в окне. Это случилось впервые.
Каждый раз Вера Васильевна провожала дочку в школу, посылая ей свою улыбку и воздушный поцелуй. И хотя улыбка всегда выглядела какой-то вымученной, Ксения была рада и этому изменению в мамином лице. Обычно оно всегда оставалось грустным, отрешенным, словно всеми мыслями она находилась где угодно, только не со своей семьей. Но теперь Ксения была лишена и этого.