Шрифт:
Самуил Лурье
(Санкт-Петербург)
Линия жизни
24 марта исполнилось 95 лет со дня рождения Л.К.Чуковской
Про Лидию Корнеевну писать юбилейное - неловко. Юбилейные тексты требуют редких существительных, приподнятых эпитетов, местоимений типа весь и самый, наречий навсегда и никогда...
Так, ритуальными преувеличениями, живые избывают вину перед ушедшим человеком - за то, что умеют обойтись без него.
Лидию Чуковскую не преувеличишь. И не разрисуешь интересной светотенью: восславим, дескать, добродетели и заслуги, а остальное великодушно
Тут ни объема, ни даже плоскости: Лидия Корнеевна была - во всяком случае, так представляется мне - была человеком одного измерения.
Она знала, в чем смысл ее жизни. И жила так, чтобы этот смысл осуществлять, по возможности не отвлекаясь. Одна-единственная страсть составляла ее характер. Ее личность, ее судьба, ее работа, и даже ее внешность выражали идею, которая в геометрии называется прямой линией, а в нравственном обиходе - правдой.
Кратчайшее расстояние между двумя фактами.
Лидия Корнеевна полагала правду наивысшей ценностью, верила в нее, любила ее самозабвенно. А ложь была ей физически ненавистна. Она умела их различать. И не умела забывать. Вот, собственно, и всё - все ее ресурсы. Слог - не в счет, начитанность - подавно: были среди ее современников люди более образованные, были и такие, кто писал ярче (а она перед ними преклонялась) были, да почти все вышли. Остались - несколько гениев и она.
Впрочем, это всего лишь игра слов и случая. Погибни она году в сороковом, автором только "Софьи Петровны" - то есть тетрадки с повестью, - ей простили бы безупречную жизнь: за то, что короткая и не при нас, нам не в укор. Явись эта повесть в печать, скажем, в начале шестидесятых - другая была бы слава, с настоящей любовью, - да и мы жили бы сейчас, пожалуй, в стране хоть немного другой.
Вообще-то правду, в отличие от истины, мало кто любит. В отличие от истины, правда проста. И слишком, что ли, доступна. Почти каждому дано чувствовать разницу между плохим и хорошим. Обыденного здравого смысла достаточно, чтобы сопоставить доступные наблюдению факты и оценить ситуацию. Например, если в вашем городе за несколько месяцев исчезло сто тысяч человек, и все они объявлены врагами, - а среди них ваши родственники и друзья, про которых вам точно известно, что они такие же лояльные граждане, как вы, невозможно, кажется, не понять, что происходит. Роберт Конквест в "Большом терроре" так и пишет: мол, в тридцать седьмом-то (если не ошибаюсь) году всем разумным жителям СССР должно было стать уже совершенно ясно, что к власти пришла банда убийц.
Однако похоже на то, что к тридцать седьмому в СССР уже не было разумных жителей. Из бесчисленных свидетельств привожу последнее по времени - в только что напечатанной беседе Даниила Гранина с Николаем Крыщуком: "Вообще люди один за другим просто исчезали, в том числе ребята из нашего класса, - рассказывает Гранин.
– Это воспринималось болезненно, тяжело, но опять же не вызывало никаких размышлений: что за порядок такой? что за государство?" Писатель даже утверждает, что и по другую сторону тюремной
– "Но была ведь Лидия Корнеевна Чуковская, - возражает Николай Крыщук.
– Она еще в 30-е годы написала повесть "Софья Петровна". С абсолютно ясным пониманием происходящего".
– "Не знаю, - отвечает Гранин.
– Я всегда сомневался в этих вещах".
– "Вы сомневаетесь в том, что повесть написана в 30-е годы?" - "Я не имею права так говорить, не могу..."
Не имею права, не могу, - а все-таки попробую - ведь мертвые практически беззащитны, а мысль о чужом интеллектуальном превосходстве невыносима.
Тем не менее, придется как-то притерпеться: рукопись "Софьи Петровны" - та самая тетрадка - находится в Национальной библиотеке, датировка неподдельна и несомненна, подтверждается другими документами, вообще - такой проблемы нет, это не загадка "Тихого Дона".
Хотя, действительно, получается некрасиво: огромная страна полностью потеряла чувство реальности, а какая-то близорукая интеллигентка, знавшая о жизни только то, что рассказано в русской литературе, - увидела правду и, презирая смертельный риск, всю выговорила вслух. Инженерам душ, властителям дум теперь обидно.
Решусь предложить утешительную гипотезу: дело не в силе интеллекта, а как раз в классической литературе - в совести, ею воспитанной, - и еще в любви.
Ведь каждый подопытный из всех этих обезумевших миллионов должен был, обязан был хоть кого-нибудь да предать - такая такса, плата за вход... Об этом, собственно, и написана "Софья Петровна": не огорчай палача, нашептывает инстинкт самосохранения, - отдай ему своего человека, отвернись, отступись, живи, как будто не любил, - в беспамятстве. (- Вот и молодец, вот и умница!
– орет пропаганда).
Вот почему никто никогда даже не попытался убить Сталина, отомстить за кого-нибудь из близких (а он-то как верил в советский народ: сколько расстрелянных за "тернамерения", среди них сколько детей!). Кончилась в стране любовь, за ней - совесть, и здравый смысл сошел на нет, обратился в трепет. У всех - однако же за некоторым исключением - вот именно, за ничтожным; эпитет подобран со вкусом.
Лидия Чуковская очень долго не позволяла себе умереть, но жизнь переносила с трудом: запах лжи преследовал ее повсюду.
Все ее сочинения написаны против лжи. В каждом поставлен один и тот же опыт: вот что происходит с фальшивыми ценностями под лучом простодушного здравого смысла.
Это проза правды, - ее не любит почти никто. Как призналась одна дама в газетной рецензии на только что вышедший двухтомник (между прочим, две большие и важные вещи напечатаны впервые): "обаяние "подтасовщиков", коими являются иные мемуаристы, нам милее, нежели твердость ригористичного педанта". Вот-вот. Лидия Чуковская все еще далеко впереди, она дожидается нас в иной, человечной и умной России,
Но честь нынешней - олицетворила. И останется в ее истории - тут не обойтись без юбилейного слова - останется навсегда.