Линкольн
Шрифт:
9 апреля утром дорогу армии Ли преградила кавалерия Фила Шеридана. В пять часов утра генерал Ли осмотрел местность с возвышенности. Пробило восемь часов. Пришло известие, что кавалерия Шеридана не спеша отступила. Позади кавалерии, скрытые перелесками, оказались крупные части пехоты в голубых мундирах — войска Орда и Грифина, совершившие почти невероятный переход в 30 миль за сутки. Они как бы приглашали южан вступить в бой. Слева и сзади также наседали федеральные войска.
Ли согласился встретиться с Грантом, у которого от этой вести сразу прошла головная боль. Два великих полководца встретились в маленькой
— Генерал Ли, я вас видел раньше, еще когда мы вместе служили в Мексике. Я вас узнал бы где угодно…
— Да, я помню, что мы тогда встречались, но сколько я ни пытался, мне никак не удавалось вспомнить хоть одну черточку вашего лица.
Завязалась беседа, которую прервал Ли:
— Я полагаю, генерал Грант, что цель нашей встречи абсолютно ясна. Я приехал для того, чтобы установить, на каких условиях вы примете капитуляцию армии.
Грант написал условия сдачи: сдавшиеся рядовые и офицеры будут распущены по домам под честное слово не браться больше за оружие; все вооружение, боеприпасы и провиант передается федеральной армии.
— Других условий я и не предполагал, — сказал Ли.
Грант встал, подошел к Ли, сидевшему в кресле, и передал лист бумаги, испещренный карандашными каракулями. Ли вынул свои очки, вытащил из кармана носовой платок, протер стекла, скрестил ноги, медленно и внимательно прочел документ, и впервые голос его потеплел.
— Это окажет благотворное впечатление на мою армию.
Грант согласился оставить коней солдатам, которые отправятся на свои фермы, для того чтобы заняться пахотой. Кроме того, Грант распорядился отправить войскам Ли 25 тысяч пайков.
Ли написал, что он принимает условия Гранта, и подписался под этим. Теперь осталось сделать перекличку и сдать оружие. Артиллеристы приготовились дать салют в честь великого национального триумфа, но Грант запретил проявление торжества над побежденным противником, надеясь на то, что люди Ли не останутся врагами.
Ли верхом проехал по рядам армии. Он прощался со своими солдатами. Солдаты плакали, кричали, что они готовы идти в бой. Они готовы были умереть, но не сдаться.
Это был знаменательный день для Гранта — в третий раз он брал целую армию в плен: он сдержал слово, данное им Линкольну, — избежать финального кровопролития.
Грант телеграфировал Стентону: «Генерал Ли сдал армию Северной Виргинии на условиях, предложенных мной». Война, по существу, кончилась.
Площадь Белого дома заполнила огромная толпа. Музыка духовых оркестров перемежалась с орудийными залпами. Сынишка Линкольна Тед показался в окне, в котором народ привык видеть президента. Тед помахал захваченным у конфедератов знаменем, и толпа завыла от восторга. Появился президент и кратко поздравил собравшихся со счастливым исходом войны. Сторонники войны и пораженцы дружно кричали: «Ура Союзу! Ура Линкольну! Ура Гранту и Шерману!» Сегодня они любили всех и готовы были закинуть свои шляпы на луну.
А. Линкольн 9 февраля 1864 года.
Последний
9. «Не в печали, а в радости сердечной»
Весь день 11 апреля Линкольн готовился к вечернему выступлению. Конгресс должен был собраться не раньше декабря, и до этого президент надеялся повести за собой большинство народа. Он готовился переделать Юг; его политической целью было как можно скорее добиться утверждения южных штатов в их прежнем положении.
Он знал свой американский народ. Паника, нужда, фанатизм, расовая ненависть, вопли о возмездии, жажда быстро разбогатеть — эти чувства охватили всех в стране. Линкольн мог бы пойти с теми, кто жаждал полной и абстрактной справедливости для негров и для этого готов был вырезать всех белых южан, установить в южных штатах негритянские правительства, поддержать их штыками армий Севера.
Президент ждал, пока толпа утихомирится. В руках он держал исписанные листы бумаги. Это был скорее доклад, нежели речь. Ноа Брукс полагал, что было «нечто устрашающее в том энтузиазме, с которым толпа встретила главу государства. Бесконечные крики приветствий следовали друг за другом, волна за волной прокатывались аплодисменты, а президент терпеливо стоял и ждал». Наконец он заговорил:
— Сегодня ночью мы собираемся не в печали, а в радости сердечной… Вся слава принадлежит генералу Гранту, его офицерам, его доблестным солдатам… Флот со своими храбрыми моряками стоял наготове, но не мог принять участия в операциях.
Каждую прочитанную страницу президент бросал на пол, а маленький Тед их подбирал и нетерпеливо требовал у отца следующую.
— Мы должны приступить к формированию, к созданию организованного общества из антагонистических элементов.
Те, кто пришел, чтобы вдоволь накричаться, дивились, сколько времени президент будет еще говорить в таком духе. Речь была, по их мнению, скучноватой. Но многие понимали, что он говорил не с теми тысячами людей, которые стоят на лужайках перед Белым домом, но со всеми американцами и европейцами.
Он уделил много времени разбору вопроса о реконструкции Луизианы. Нельзя сказать белым на Юге, что они ничтожества и что Север, с одной стороны, не поможет им и, с другой стороны, не примет их помощи. Нельзя сказать неграм, что из их рук будет выбита чаша свободы, которую они готовы поднести к своим губам. Такая политика приведет к упадку духа и парализует как белых, так и черных.
Но если, наоборот, поддержать правительство Луизианы, укрепить дух тех 12 тысяч граждан штата, которые связали свою судьбу с Союзом, тогда поднимется их энергия и Север добьется полного успеха. Он подошел к концу речи.
— Основные принципы могут и должны остаться нерушимыми. В теперешней ситуации, как говорится, мой долг, пожалуй, обратиться с новым словом к населению Юга. Этот вопрос я обдумываю и не премину выступить в нужный момент.
Едва он кончил свое выступление, как тут же сказал Бруксу, державшему свечу:
— Это была неплохая речь, но вы все же бросили некоторый свет на нее.
Зарокотали аплодисменты, послышались приветственные клики, но это уже было не то, что в начале вечера. Речь оказалась слишком длинной, слишком рассудочной.