Линкольн
Шрифт:
Том Линкольн трудился всегда изо всех сил, и у него была репутация человека, который платит свои долги. Однако в 1814 году из-за ошибки в документе на право владения землей ему пришлось продать свою ферму на Милл-крике, получив за нее на 18 фунтов меньше, чем он сам когда-то заплатил. Началась тяжба по поводу его участка на Нолин-крике, затем другой процесс, грозивший потерей фермы на Ноб-крике. К тому же и здесь все больше и больше применялся труд негров-рабов. В 1815 году в графстве Хардин насчитывалось уже 1 238 рабов. На каждого налогоплательщика приходилось 58 негров-рабов — мужчин, женщин и детей, которые в описях оценивались наравне с лошадьми, коровами и другим домашним скотом. Поэтому, когда Том
В декабре 1816 года Том Линкольн с Нэнси, Сарой, Эйбом, четырьмя лошадьми и самым необходимым домашним имуществом тронулись из Кентукки на север, пересекли реку Огайо и добрались до Индианы. Путь их пролегал через дикие, не тронутые рукой человека местности, по холмам, покрытым густым лесом, в котором росли мощные дубы и вязы, клены и березы. Туман и зимняя сырость мешали идти; мелкая поросль леса так густо сплеталась ветвями, что Тому, вероятно с помощью Эйба, приходилось иногда прокладывать дорогу топором. «Это были глухие места, — писал впоследствии Эйб, — где в лесах еще водились медведи и другие дикие животные, где рев пантеры наполнял ночь ужасом». В этой пустынной местности на квадратную милю приходился один человек, а дом от дома находился в двухтрех милях.
Наконец в 16 милях от реки Огайо, у ручья Литл Пиджен-крик, они нашли более или менее открытый участок земли. Здесь всей семьей соорудили из жердей временную хижину, у которой было только три стены, а у входа день и ночь горел костер. В последующие недели Том с помощью соседей и маленького Эйба, которому еще не исполнилось восьми лет, срубил и поставил бревенчатую хижину 18 на 20 футов, с чердаком. Эйб вспоминал потом, что «хотя ему было совсем мало лет, выглядел он гораздо старше и тогда-то получил в руки топор — этот самый полезный инструмент, который он с тех пор не выпускал из рук».
Когда Том Линкольн строил свою хижину, он не владел землей, на которой собирался обосноваться. Он был скваттером. Только в октябре 1817 года, проделав путь в 90 миль до Винсенса, он оформил документы на землю, внеся четверть всей стоимости. Правительство продало ему землю по 2 доллара за акр, и он мог стать полным хозяином этой земли, как только выплатит остальные три четверти.
Это был тяжелый для них год, «время отчаянной нужды», как вспоминал потом Эйб. Им приходилось валить деревья, расчищать участок от кустарника, вспахивать неподатливый вековой дерн и на этих отвоеванных у природы клочках сеять. Питались они главным образом тем, что удавалось подстрелить в лесу — оленей, медведя, диких индюков, уток, гусей. Иногда небо закрывали стаи диких голубей. По ночам хижина освещалась горящими в очаге поленьями, сосновыми шишками или свиным салом. С ранней весны и до осенних морозов Сара и Эйб ходили босиком, разыскивая орехи и дикие фрукты. Иногда они с восторгом наблюдали, как отец выкуривал из дупла дерева пчел и доставал мед. Хуже всего обстояло дело с водой. Эйбу и Саре приходилось ходить по воду без малого милю. Отец выкопал несколько колодцев, но воды в них не оказалось.
Они были маленьким звеном в той линии цивилизации, которая именовалась американской границей, — огромное множество людей, подобно им, вспахивало никем и никогда не тронутую землю, обживая Средний Запад. В фургонах по тысячам дорог через проходы в восточных горах, на плоскодонных лодках, шаландах и пароходах по реке Огайо пробирались эти люди на запад ради земли, которую правительство продавало по два доллара за акр. Вдоль дорог, проселков и троп, ведущих на запад, валялись разбитые колеса от фургонов, и трава прорастала между спиц, а неподалеку можно было найти истлевшие кости людей и лошадей. Многие из^тех, что шли сюда, жаждали земли, мечтали о земле. Немало среди них было и искателей счастья, авантюристов, преступников, беглецов от правосудия.
Однажды в конце 1817 года к участку Линкольнов подъехал крытый фургон, в котором оказались их старые кентуккийские друзья Том и Бетси Спарроу и весельчак Деннис Хэнкс, которому уже исполнилось семнадцать лет. В течение многих лет он будет ближайшим товарищем Эйба. Пока Спарроу не нашли себе участок и не устроились, они поселились в хижине Линкольнов. Однако не прошло и года, как Тома и Бетси Спарроу унесла «молочная болезнь», начинавшаяся с того, что на языке появлялось белое пятно. Предполагали, что болезнь эта происходит оттого, что коровы поедают белый змеиный корень или какие-то другие травы, от которых их молоко становится ядовитым. Том и Бетси Спарроу были похоронены неподалеку, на маленьком холме, расчищенном от леса.
А вскоре белое пятно на языке появилось и у Нэнси Линкольн. Внутри у нее все жгло, язык стал коричневым, руки и ноги холодели, пульс слабел. Она знала, что умирает, позвала детей и, задыхаясь, слабеющим голосом попрощалась с ними. Это случилось 5 октября 1818 года, когда осень покрыла своими багряными знаменами дубы и клены.
Миновал еще один тяжелый год. На плечи двенадцатилетней Сары легло все домашнее хозяйство, а отец с помощью Денниса и Эйба старался расчистить побольше земли, вскопать и засеять ее.
Пришел ноябрь, и Том Линкольн оставил дом и детей и отправился в далекий путь через леса, за реку Огайо, в Элизабеттаун, в Кентукки, в дом вдовы Сары-Буш Джонстон. Говорят, что он прямо заявил ей: «У меня нет жены, а у тебя нет мужа. Я пришел, чтобы жениться на тебе. Я знал тебя еще девочкой, и ты знаешь меня с давних пор. Я не могу тратить время попусту, и если ты согласна, давай сразу же решим это дело». Она ответила кратко: «У меля есть кое-какие долги». Том Линкольн заплатил ее долги, и 2 декабря 1819 года они обвенчались.
Однажды утром Эйб и Сара были приятно поражены, когда на их участке появился фургон, который везли четыре лошади; с козел соскочил их отец, за ним вылезла Сара-Буш Линкольн, а вслед высыпали трое ее детей от первого брака — тринадцатилетняя Сара, десятилетняя Матильда и девятилетний Джон. Затем из фургона появились матрас и подушки, шифоньер из черного ореха, ящик с одеждой, стол, стулья, горшки, ножи, вилки, ложки.
— Вот это твоя новая мама, — сказал отец, когда Эйб уставился на крепкую, большую, цветущую женщину с добрым лицом, добрыми глазами и тихим, спокойным голосом.
Она сразу же понравилась Эйбу. Кроме того, он с любопытством ощупывал пуховый матрас и пуховые подушки.
Теперь в их однокомнатной хижине ютились, спали и ели восемь человек.
В те годы Эйб носил штаны из оленьей кожи, мокасины, полотняную рубаху и шапку из шкуры енота. Для зимних морозов и слякоти у него были, как вспоминал Деннис Хэнкс, «стельки из древесной коры, которые подкладывались под вязаный носок».
Одиннадцати лет Эйб опять пошел в школу. Много лет спустя он вспоминал: «Была так называемая школа, но от учителей никакой квалификации не требовалось, лишь бы они умели читать, писать и считать. Если случалось забрести в эти края человеку, о котором говорили, что он разбирается в латыни, то его уже считали ученым». Школа в Пиджен-крике работала только тогда, когда там оказывался какой-нибудь учитель. Обычно это случалось зимой. А когда такой бродяга учитель уходил дальше, школа закрывалась. Родители оплачивали труд этих учителей олениной, окороками, зерном, звериными шкурами и другими подобными продуктами. Эйбу приходилось шагать четыре мили в школу и четыре обратно. Вообще все его учение в школе, как он сам впоследствии писал, продолжалось в общей сложности меньше года.