Лион Измайлов
Шрифт:
Елена Сергеевна пела не так громко, как тогда в санатории. Она чувствовала объем помещения и приспосабливала к нему силу звука. Платинский перестал смеяться, и, как в детстве, вдруг после сильного смеха захотелось плакать. Непонятно почему. Ведь все было хорошо. Но почему-то жутко не хотелось, чтобы эта певица с ее нелепым кавалером вызывала смех. И еще не хотелось идти в комнату, не хотелось видеть эти смеющиеся лица. Никто в кухню не выбегал. Елена Сергеевна пела романс за романсом. А там, в комнате, было тихо. Певица звук не форсировала, пела спокойно, немножечко играя. Иногда было едва
«Кавалер» наяривал на рояле, Елена Сергеевна делала неестественные, по мнению Платинского, движения. Громкости в ее голосе прибавилось.
«Какая-то провинциальная филармония», — подумал Платинский, хотя ни разу не был на концерте в провинциальной филармонии.
Он слушал «Калитку» и удивился тому, что никто не смеется. В сущности, они ничего не понимают ни в пении, ни в музыке. А может быть, что-то все-таки было в этом пении?
Неестественность вокала, соединившись с неестественностью движений, дали общую естественность исполнения. Представлялись какие-то картинки: калитка, беседка, шаль, ветки во тьме, светлый силуэт.
Друзья сидели тихо, хотя их трудно было обвинить в отсутствии здорового цинизма.
«Возраст, — подумал Платинский, — стареем».
Елена Сергеевна закончила свою «Калитку», и все стали аплодировать и благодарить ее. Платинский с облегчением вздохнул. Дрожащими руками достал сигарету и с наслаждением затянулся.
— Слушай, — сказала жена, — она просто здорово поет, хорошо, что ты ее позвал.
— Отстань, — ни с того ни с сего нагрубил Платинский.
Потом он долго не мог подойти к Елене Сергеевне, прятался то в кухне, то в другой комнате, но она все-таки нашла его:
— Вам не понравилось?
— Ну что вы, — сказал он. — Замечательно, вы пели замечательно.
Она обняла его, сказала:
— Мне у вас хорошо, очень хорошо. У вас такие милые друзья. Я уже давно так не веселилась.
Потом подошел Дашаянц и сказал:
— Знаешь, я иногда думаю, что ты лучше нас. Вот и сегодня ты всех нас е…
— И сам умылся, — сказал Платинский. Когда все разъехались, Платинский предложил Елене Сергеевне отвезти ее домой. Пытались поднять «кавалера», но разбудить Арнольдова было невозможно.
Новое о Мата Хари
В ненастный день 1876 года в бедной деревенской усадьбе родилась никому не известная девочка Мотя Харитонова. На нее никто не обратил внимания. Подрастая, она часто смотрела на далекие звезды и мечтала о будущем. Девочку заметил известный в то время купец по прозвищу Афанасий.
Однажды он собрался поехать за три моря. Тайком он захватил с собой Мотю. До Индии купец не доехал: его арестовали во Франции, а Мотю Харитонову выслали как немецкую шпионку. Голод гулял по Франции. Надо было работать, а у девушки не было никакой специальности. В детстве она много читала и по самоучителю, без музыки разучила индийские ритуальные танцы. Теперь это
Она была в зените славы, когда началась Первая мировая война. По ночам ее тянуло домой. Но судьба распорядилась иначе. Ее арестовали. Единственное, что могли ей инкриминировать, — это неразборчивость в связях. Но судьи были глухи и обвинили ее в шпионаже. Умерла Мотя Харитонова 15 октября 1916 года, не дожив всего восьми лет до появления стриптиза.
В доме отдыха
Вечер. Он и она сидят на лавке.
— Как вам не стыдно, вы только вчера целовались с другой, а сегодня уже лезете ко мне.
— Кто, я лезу?
— Ну а кто же еще?
— Ну я лезу, ну и что? Я к вам не лезу, я к вам тянусь.
— Да как же вы можете так, вы же еще вчера целовали другую.
— Кто, я целовал?
— А кто же еще-то? Там, кроме вас, никого и не было.
— Кого же я тогда целовал?
— Да девушку вы целовали. У нее еще платье было такое немодное. Вы с ней обнимались.
— Я обнимался? Да вы что, у меня и привычки такой нет — обниматься. Вы меня с кем-то спутали.
— Как же спутала, вот же ваш нос, я видела, это вы были.
— Ну, знаете, это уж слишком, у вас какие-то галлюцинации. Вам всюду кажется, что кто-то целуется.
— Да я же сама видела. Вы глаза еще закрыли и губами вот так, шлеп-шлеп. А теперь ко мне лезете.
— Никуда я не лезу. Я к вам тянусь, а вы меня отталкиваете. Почему вы меня отталкиваете? Вы меня просто отпихиваете. Дайте мне, в конце концов, спокойно поцеловать вас. Что же это за издевательство? Что же, человеку уже и поцеловать вас нельзя?
— Как вам не стыдно, вы же вчера уже целовались. Причем с другой.
— Ну и что? Я вам ничего плохого не делал.
— Вот и целуйтесь с ней.
— А я хочу поцеловать вас. В конце концов, это мое личное дело. Бьюсь уже целый час как муха об лед, и никакого толка. Я уже весь иссяк.
— Это пошло.
— Что же тут пошлого? В конце концов, у меня тоже есть терпение, и его уже нет.
— Это пошло, то, что вы человеческие отношения сравниваете с мухой.
— Значит, я вам просто не нравлюсь. Я это понял уже полчаса назад. Я хотел вас поцеловать, и все. Мне от вас больше ничего не нужно. Если я вам не нравлюсь, скажите мне об этом прямо в лицо.
— Да, я вам скажу, а вы опять начнете целоваться.
— Но я же вам совсем-совсем не нравлюсь! Зачем же тогда мне морочить вам голову?
— Если бы вы мне совсем не нравились, я бы здесь не сидела. Но я не могу так, раз вы вчера целовались с другой…
— Да я всего-то два раза с ней целовался, к тому же мне и не понравилось.
— А я все равно не могу, чтобы вы после всего, что у вас с ней было, целовали меня.
— Хорошо, тогда вы меня поцелуйте.
— Ни за что на свете.