Липкий киллер

Щеглов Дмитрий

– Заселились, – обрадованно сказал дед Макар, показывая на две колоды, более светлые, чем остальные. – Не улетели рои, слава богу. А то я думал, в лесу где-нибудь сядут, ищи их тогда. Вот смотри, как там внутри у них. Сейчас открою должею, у нас ее еще колодезней называют.

Сбоку колоды было вырублено отверстие, должея, сантиметров в пять шириной, высотой сантиметров в тридцать и сейчас притирку заткнутое втулкой. Похоже на дыню, из которой вырезана продолговатая скибка. Я не знаю, чем в старину укрепляли вставленную на место втулку-скибку, но дед Макар придумал отлично. Он нарезал из автомобильной камеры кружков и притянул ими втулку. Вылететь без посторонней помощи она не могла. Я заглянул внутрь новой колоды. Внутри гудела пчелиная семья. Вверху колоды крест-накрест были вставлены поперечные палочки, на которых пчелы начали лепить новые соты.

– Видишь впорицы? – подсказал мне дед Макар, – вот они и будут вместо рамок. Пчелы

их дотянут до дна и прикрепят к стенкам колоды. В этом году с новых колод ничего не возьмешь, поздно отроились, дай бог чтобы самим пчелам меду на зиму хватило. А другие пока трогать не будем. Я с остальных, которые с прошлого года здесь стоят, уже мед брал, да вы его с Данилой пробовали.

Пасеку я видел впервые, но чтобы такую? У меня сразу появилась масса вопросов. Дед Макар, видя мои разгоревшиеся глаза, опередил меня.

– Вопросы потом, а пока закрываем колоду и спускаемся. Будь на лабазе осторожен.

– Почему? – не понял я.

Дед Макар показал мне на странную систему веревок, протянутых от одной колоды к другой.

– Видишь, у меня тут мина замедленного действия. Простой принцип мышеловки. Если кто захочет без спросу открыть любую колоду, он обязательно зацепит одну из веревок, новая колода падает, разбивается и вылетает рой. А от злого роя одно спасение – в реке. Понятно?

– Понятно.

Он вставил в должею затычку и натянул на нее сверху кружок от автомобильной камеры. Я кинул взгляд окрест. Мы были как раз посередине небольшого овсяного поля. Сзади просматривалась Верблюдовка, левее луг и речка, а впереди темной стеной чернел лес. Я пожалел, что у нас с Данилой не два бинокля. Отсюда открывался бесподобный вид. Снова я первый слезал с дерева, страхуемый парашютными стропами. Следом за мною спустился и дед Макар.

– Что скажешь?

– Отпад, здорово, – постарался одним словом я выразить восхищение. – Сроду не догадаешься, что так можно разводить пчел.

Польщенный моей похвалой дед Макар засветился, как липовый мед. Не каждый день, видно, ему приходилось выслушивать одобряющие слова.

– Еще не то сегодня увидишь. Я, может быть, единственный бортник в нашей стране остался. Остальные перешли на рамочное пчеловодство. С ульями легче, конечно, но какое удовольствие пройтись по лесу. Если бы не эти киллеры, живи сейчас и разводи что хочешь и как хочешь, сам себе хозяин.

– А что киллеры? – недоуменно спросил я его.

– И говорить за них не хочется. Пойдем лучше дальше, я тебе другую историю расскажу, про нашего президента.

Заинтриговал он меня ужасно. На опушке леса, у прозрачного ручья, мы сели передохнуть. Дед Макар внимательно оглядел край поля. Овес кое-где был примят. Казалось, по нему конь валялся.

– Видишь, – показал он мне на кучу, – медведь сюда приходит. Сядет широким задом на поле, так и передвигается, наклоняя к себе стебли. Овес любит, на зиму жир нагоняет, чтобы в берлоге до следующей весны хватило.

– А мед не любит?

– Еще как любит. Только где ему столько меду достать, разве только я с ним поделюсь.

– Как? – не понял я.

Мой вопрос остался без ответа.

Глава VII. Мишка-Президент

Дед Макар стал мне рассказывать удивительную историю президента.

– Давно это было. Жил и вырос я здесь, в этой деревне. Мальцом я тогда был, несмышленышем.

Года три мне было. Вышел за огороды, и полем, полем, вот сюда и дошел, подбирая ягоды. Что здесь тогда было посеяно, я не помню. А расстояние ты сам видишь какое, километра два, не больше будет. Я хоть маленький был, а уже хорошо знал, что чем дальше от дома, тем больше ягод. Особенно сладкие они были на опушке леса. Здесь я и примостился их рвать. Только смотрю, рву-то не я один, а рядом еще рвет медвежонок. Увидали мы друг друга и испугались одновременно, кто сильней, даже не знаю. Огляделся я кругом – он один и я один, и никого более вокруг нас. Подкатился он ко мне и лижет мне руки. А вчера, на овсах, я слышал, убили медведицу, одного медвежонка поймали, а второй с испугу убежал в лес. Вот, наверное, и вернулся сюда, есть хочет, мать ищет и сам ко мне ластится.

Я от него, а он как кутька за мной. Так полем, полем, а потом огородами за мной, как хвостик привязанный, он к нам во двор и прибежал. Хорошо собаки в тот день дома не было, с отцом на охоту ушла, а то разорвала бы его. Мать, когда увидала, что за мной медвежонок телепается, чуть с ума не сошла, думала, медведица где-то рядом. С того дня он с нами и стал жить. Пес, когда с охоты прибежал, рычит, а отец понять не может, в чем дело, пока в дом не вошел. А мы, вдвоем напившись молока, на лавке обнявшись, спим. Не осталось у медвежонка никого роднее меня. Я ему как брат был. Так вдвоем целый день и гуляли. Пес потом к нему привык, но недолюбливал медвежонка.

Не успеет пес уснуть, пригреться на солнышке, как Мишка к нему подбежит, влепит затрещину – и за меня

прятаться, защищай, мол. И так целый день. Приучил пса спать с одним открытым глазом, не подберешься к нему по-тихому. Но и тут Мишка нашел выход. Тихо заберется на конуру и оттуда прыгает на собаку. Смеху было! А когда подрос медвежонок, на следующий год отец стал его брать с собою на рыбалку и бортнический промысел. Мишка смышленый оказался, по холодной воде лазал в речку за вершами, вытаскивал их на берег. Вот только рыбу никак не мог изнутри достать, вершу и так перевернет и эдак, а рыба вся внутри. Отец смеется над ним, достает рыбу не спеша и заставляет Мишку пустую вершу снова в реку оттаскивать, а за это премия Мишке, поощрение – окунька или карася. Только одну неделю смотрит отец, верши пустые – что такое, кто-то повадился их раненько утром опорожнять. Обычно отец ходил верши проверять к обеду и Мишку брал с собой. Он у нас уже на сеновале отдельно спал, дрых до обеда. А в тот день не взял его, рано еще, вдвоем мы пошли. Решил отец поймать вора. Только начало развидняться, спрятались мы в кустах и ждем: кто же придет? Смотрим, а мой дружок Мишка тилип-тилип по берегу, озирается по сторонам, подошел к этому самому месту и нырь головой в воду. Вынырнул и тянет вершу на берег. Так интересно стало, что же он будет с нею дальше делать? Вытащил он ее, сунул в нее лапу, выгреб все до одной рыбины, сидит хрустит зубами, наслаждается. Научился, стервец, рыбу доставать, смикитил. Отец смеется, не каждый день такое увидишь. Поел хитрец, вытер лапой морду и, чтобы следов не осталось, вершу потащил в воду – концы прятать. Знать, инстинкт у него выработался: раз вытащил, поставь на место.

Смотрим, что же он будет делать дальше? А он огородами, огородами, хомылю, и обратно к себе на сеновал, досыпать. Простил отец ему воровство и стал с собою брать в лес. На сбор меда по бортям. Мишка домой приходил покусанный, но довольный и липкий. Так вдвоем с ним они все лето и проходили по лесу. Чему научился Мишка, я не знаю, маленький я еще был, но отец его хвалил и давал ему иногда за столом медовые соты. Приучил его за столом пить чай с медом. Перед Мишкой поставят две миски, одна с сотовым медом, другая с теплым чаем. Он откусит кусок сота, прожует его и запивает чаем, как человек, да и только. Отец любил этот номер показывать перед городскими заезжими охотниками. Те с ума сходили, хохотали и лезли фотографироваться. Но на этом представление не заканчивалось. После чаепития Мишка вылезал из-за стола и нес отцу гармошку. Пораженные гости смотрели, что же будет дальше. А мы всю зиму с Мишкой разучивали «барыню», и с прихлопыванием, и с притопыванием, и вприсядку. Какие только кренделя мы не выписывали с ним под музыку. Гости в восторге: где такое в городе увидишь, а отец им еще один коронный номер имел в запасе, чтобы совсем добить гостей. Мишка уже большой был, годовалый пестун.

Выучил он его на коня запрыгивать. Подарили ему несколько лет назад сосунка от породистой кобылы, что призы в Москве брала. Отец его держал как верхового коня. У всех тягловые, а у нас строевой конь. Выйдут все во двор, отец коня выведет, а Мишка раз – и ему на холку да давай задними ногами постукивать по бокам. Катай его по двору. Наездник из него получился великолепный. Мы ведь с Мишкой вдвоем, когда маленькие были, целый день катались на коне, к седлу привыкали. Посадит нас отец и забудет или сделает вид, что забыл, вот целый день мы и трясемся в седле. Только Мишка не любил седло, сползал всегда на круп коню. Конь и привык к нему как к наезднику, безропотно катал по двору всем на удивление. Я думал, так будет продолжаться вечно. А Мишка за год вырос, стал большой, пришло время думать, куда его пристроить. Лучше бы всего его в цирк, он ведь умный был, в нашей семье рос, но не получилось. Как-то осенью за нашим селом остановился цыганский табор. Детишки, хоть и страшно было, целый день вертелись около него. Цыганский барон услышал, видно, про медведя и пришел к моему отцу с предложением продать. Пообещал, что хорошо будут за ним смотреть, по городам и селам водить, с концертами выступать. Только вороватые были глаза у цыгана, сам с отцом разговаривает и незаметно по сторонам косит, на сарай поглядывает, где в стойле стоял конь Серко. Отец в нем души не чаял. Как они договорились, не знаю, я весь вечер проплакал, но отдал отец Мишку цыганам, увели они его. А ночью увели и Серка, и пес не чухнулся. Утром отец кинулся за деревню, а табора и след простыл. Я реву, отец ходит мрачнее тучи, сам не свой, то ли меня ему жалко, то ли коня, то ли всех вместе. Только смотрим, к концу дня пыль за деревней столбом, какой-то всадник наметом к нам в деревню скачет. Присмотрелись, а на Серке сидит Мишка, за гриву уцепился и только в такт коню подпрыгивает. Влетели они во двор, Мишка свалился с коня да к отцу. Как влепит ему оплеуху – и огородами к лесу. Испугался, видно, Мишка, понял, что сгоряча сделал что-то не то, он ведь сроду ни с кем не дрался. А отец смеется: вернется, мол, твой Мишка, проголодается и вернется. Только не вернулся он.