Лисёнок Ян и Кристалл Судьбы
Шрифт:
Она одна осталась с ним, когда последняя радость исчезла из его жизни, она была верным псом, знавшим лишь одного хозяина. Не надеясь ни на что, ничего не прося, она всегда была рядом и ждала его 400 лет — в пустоте и одиночестве, в обреченности и тоске. Ей ни разу не пришло в голову, что она может сама управлять своей жизнью, сама решать, что ей делать и как жить. Такая преданность редка в людях, но она была всей душой и беззаветно предана своему хозяину.
В избушке царила какая-то торжественная тишина. Все ели молча. Когда пирог был съеден, и вся компания подкрепила силы ароматным
Кливерт взял Матильду за руку, и она доверчиво пошла за ним. Он повел всех к тайному ходу в подземную пещеру. Тропинка вела их через мхи и папоротники, извиваясь, как змея. Наконец он привел всех к еле заметному люку прямо в земле. Кливерт и Леон Харт с трудом подняли крышку.
Спуск длился недолго. Они зажгли факелы и стали пробираться в глубину расщелины в скале. По пояс в воде, они стучали зубами, но ни один не проронил ни слова. На берегу реки горел костёр, там их ждало несколько лодок. Леон Харт позаботился о том, чтобы всем хватило в них места. Согревшись у костра, они сели в лодки и поплыли, и вот перед их глазами встал великолепный Храм на берегу подземного озера. Он светился призрачным сиянием, величественный, манящий, готовый открыть свои тайны.
Ян, Лэсли и Адель, Анна и Джон, Леон Харт и Кливерт заворожено смотрели на проекцию Храма Судьбы на берегу Черного озера. Рыжеволосая Матильда зачерпнула воды в какой-то старинный кувшин, который принесла с собой из хижины, и стояла поодаль, ее лицо и фигура менялись до неузнаваемости. Она больше не была дряхлой старухой. Радом с ними на берегу озера стояла рыжеволосая красавица с гордым взглядом зелёных глаз и точёной фигурой.
— Сколько дней займет трансформация неизвестно, — говорил Кливерт, — поэтому, когда лисенок выпьет зелье, Матильда проводит вас в хижину.
— Я не оставлю сына, — с жаром парировала Анна.
— Тебе придется уйти, женщина, — с невозмутимым видом ответил ей Кливерт, — если ты желаешь добра своему сыну, ты уйдешь. Ты же не хочешь, чтобы из любви к тебе он застрял между мирами? — Он взял Анну за руку и пристально посмотрел ей в глаза, — Так надо… и тебе придется его отпустить. Пока ты это не сделаешь, он будет привязан к тебе стальным канатом. Он не сможет уйти дальше поворота… Пора разорвать пуповину. Это больно для тебя, ты мать, но через это надо пройти. Надо отпустить. Если хочешь ему добра. Пойми, там… он будет чувствовать твою боль, он не сможет уйти, а значит, не сможет вернуться. Только если отпустишь, он вернется к тебе, но ты его не узнаешь. Он больше не будет маленьким мальчиком. Пора… пора ему стать взрослым.
— Не волнуйся, мама, тебе, в самом деле, лучше уйти, — Ян подошел ближе и погладил мать по руке.
— А вот ты, — Кливерт загадочно посмотрел на Лэсли, — ты нам как раз понадобишься. Все это очень кстати… Очень хорошо…
— Что нужно делать?
— Подожди, еще не время. Я все объясню, позже… Матильда, дай мне кувшин с водой из Черного озера.
Матильда передала кувшин Кливерту. Анна обняла сына, слезы струились по ее лицу. Ян нежно погладил ее по щеке.
— Мама, не переживай. Я скоро, — сказал он.
— Время
Они вошли в светящуюся залу Храма с высокими сводчатыми потолками и полупрозрачными стенами. В центре Храма стоял алтарь, на котором сиял изумительной красоты аметист. Матильда подала Кливерту белый сверток. Он увел Яна в затвор, и через несколько минут они вышли оттуда, на лисенке был одет белый просторный балахон, который был слишком велик ему. Он выглядел в нем смешно и неуклюже.
— Ну как я вам, мам смотри, — Ян покрутился вокруг себя, растопырив руки и весело улыбаясь.
— Ну, прям малютка-приведение, — сказал Лэсли. Он старался шутить, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
Кливерт вышел вслед за Яном, он нес его одежду, которую и передал Анне, она схватила одежду, уткнулась в нее лицом и разрыдалась. Джон обнял ее за плечи.
— Матильда, Кубок, — скомандовал Кливерт. И рыжеволосая женщина с почтительным поклоном протянула ему старинную ритуальную чашу, сделанную из белого золота и перламутра. Чаша была украшена огромными сапфирами и жемчугом. Кливерт налил в нее воду из кувшина.
— Вода черного озера, — Кливерт поставил чашу на алтарь, и все увидели, как вода начала чернеть, она все темнела и темнела, пока, наконец, не превратилась в настоящие густые чернила. Тогда Кливерт снял со своего пальца кольцо и опустил в черную воду, говоря: «DEPOSUIT ANULUS REDITUM POTENTIA», — кольцо с шипением растворилось в воде.
— Что он сказал? — шепотом спросил Ян у стоящего рядом с ним Лэсли.
— Это на мертвом языке, я не знаю, Адель, что он сказал?
— Опускаю кольцо, возвращаю силу, — так же шепотом ответила Адель.
— Опускаю кольцо, возвращаю силу, — передал Лэсли.
— А-а-а… ясно, — сказал Ян, — они сейчас были похожи на школьников, играющих в «Изломанный телефон».
Кливерт поднял чашу над алтарем, произнося какие-то заклинания, потом он обернулся к Лэсли.
— Ты, брат, подойди сюда, — взгляд его был суров и сосредоточен. — Отвечай мне, только честно, как в последний миг твоей жизни отвечай: любишь ли ты брата своего?
— Да, конечно, люблю… — растерянно ответил тот.
— Любишь ли ты его так, чтобы отдать за него самое дорогое, что у тебя есть, самое желанное, то, за что ты, не раздумывая, отдал бы жизнь, то, чего жаждет твое сердце?
Лэсли никак не ожидал такого вопроса. Он удивленно посмотрел на всех: на мать, на отца, на Адель, на Яна… Тысячи мыслей пронеслись у него в голове за долю секунды. Он вспомнил, как спас Яна полгода назад на Муруджунской игле, тогда он готов был отдать за него все на свете… и сейчас готов… но… самое дорогое на свете для него сейчас, самое желанное… это же Адель… готов ли он отдать за брата — ее?
Тысячи сомнений взметнулись ввысь и закружились хороводом в его голове. Где эта правда? В чем она? На что он действительно готов? Что если он скажет «да», а это не будет правдой? Что случится тогда? А если он не готов, не готов пожертвовать любимой ради брата? Что будет? Лэсли растерянно смотрел на Адель, на Яна… и не понимал, что ему делать. Сомнения и стыд за возможность неправильного решения давили на него все сильнее.