Лишние детали (сборник)
Шрифт:
Интересно, все ли писаки лелеют в башке этот мифический образ – красивая женщина, на лице которой отражается «вся гамма чувств-с», когда она читает твое гениальное произведение? Булгаков с этим особенно постарался: его героиня даже в огонь за рукописями лазила. И ведь веришь, веришь, и сам о таком иногда мечтаешь. Пока не прочтешь последний том того же Булгакова, где письма и дневники. Где он рассказывает, как отдал перепечатывать «Мастера и Маргариту» какой-то своей молодой родственнице. И стал наблюдать. Бедняга! На первой сотне страниц вообще никакой реакции, и лишь где-то в середине девушка один разок, вяло так, ухмыльнулась.
Мне сегодня даже ухмылок не достается: утром она поругалась
– На самом деле я не знаю, как перевести эту игру слов на нормальный русский. В западной медицине MPD – это Multi-Personality Disorder, то есть по-нашему «расщепление личности». А у меня тут, как видишь, Mono-Personality, то есть наоборот, «одноличность» как ненормальность. Но аббревиатура та же самая, MPD.Собственно, с аббревиатуры всё и началось, я написал это по-английски вначале. Ну, как тебе?
– Скажем так: это еще не «большая проза».
– Да я же говорю, просто набросал идею. Очень часто так бывает: я представляю идею отчетливо, и мне уже лень ее обрабатывать. Неинтересно.
– Я поняла. Идея ничего. Но всё равно. Стихи у тебя куда лучше. Знаешь, у меня бывают моменты, когда устанавливается такая ровная, почти семейная жизнь. И тогда я вдруг посреди этого спокойствия достаю твои стихи – и старый бес снова просыпается, хочется куда-то сорваться… В общем, чувство, что есть на свете что-то еще, помимо моей тихой потенциальной ямы. А еще так здорово узнавать всё это: и «ватной лентой дым из трубы», и хокусаевскую «Волну» на стене… Читаю и так отчетливо представляю себе эту квартиру, где не была с тех пор. И тебя вспоминаю, и твою Р-рр… ты читал ей «Ноябрьскую Сороку»?
– Читал. Ей не понравилось. Хотя она сказала, что слушать меня лучше, чем читать самой.
– А по-моему, наоборот: читать ты ни фига не умеешь!
– Ну не знаю. Ей вообще мое стихоплетство было неинтересно. И это может быть даже хорошо, когда человеку, с которым живешь, наплевать на то, что ты пишешь. Вот ты, например, можешь меня запросто избаловать и испортить постоянным цитированием моих рифмованных глупостей…
– Ах так?! Ну ладно, считай, что я притворялась, чтоб тебя не обижать. На самом деле стихи у тя все па-аршивые, а прозу ва-ащще писать не умеешь. Э-э-э!
Острый язычок высовывается, как конфета. Она снова, как два года назад, дразнит меня этим розовым леденцом.
– Ну да, ну да. «И вообще я тебя из головы выкинула». Чего ж ты продолжаешь читать, да всё новое требуешь? Э-э-э!
– Ну положим, я тебя выкинула, а не стихи. Это две большие разницы, почти никакой связи. А во-вторых, просто читать нечего, вот и читаем всякую дрянь. Э-э-э!
Она и сама не догадывается, насколько она права. Все мои выдуманные мультиперсоналы, да и вообще вся фантастика – ничто по сравнению с этой женщиной-оборотнем. Если бы я не слышал этого собственными ушами, ни за что не поверил бы, что еще вчера, степенно входя в троллейбус, эта самая барышня ровным голосом жены булочника заявила: «А вот Сашенька считает…» – и дальше про то, что все ваши Бродские – тунеядцы, а настоящий мужчина должен делать реальное дело своими руками. Например, печь хлеб.
Сейчас-то я уже знаю, как это работает. Как всего один день с другим человеком перестраивает это живое зеркало, а ты тем временем тормозишь, продолжаешь хранить в памяти «свой день», когда она сидит ночью у тебя на кухне, закутавшись в простыню, и звонким голосом сообщает, что тоже – тоже! – написала стихотворение.
жить на вершине голойписать простые сонетыи брать у людей из долахлеб, вино и котлетыТы хмыкаешь, сочтя это шуткой. Это же Саша Черный, она прочитала его здесь, на твоей кухне, буквально на днях. Но снисходительная улыбка тут же тает, потому что она продолжает стих, уже от себя. Да так продолжает, что Саша Черный, наверное, тоже перестал ухмыляться в своем гробу:
и чтобы еще был нектокто ходил бы за хлебомему бы я тоже позволилжить под моим небомс ним поделил бы честнохлеб, вино и котлетыдолжен же кто-то слушатьмои простые сонеты!Ах, как хотелось бы еще потешить самолюбие этой картинкой – со мной она даже стихотворение написала, а потом погрязла в мещанстве с булочником. Но теперь, с моим возвращением, снова оттаяла, снова тянется к свету…
Чушь собачья. Да, она комплексует из-за отсутствия образования – но через два года будет легко говорить по-чешски, потому что новый мужик увезет ее в Прагу. Как супруга бывшего военного, она не позволит мне поцеловать ее даже в пустом трамвае – но еще через год подцепит триппер от турагента, а потом забеременеет от врача, вылечившего ее от триппера. Когда я встречусь с ней снова, она будет жить с программистом и рассказывать мне за обедом о вирусе Iloveyou. Я же в ответ посоветую ей подцепить английского лорда, ведь с ним она всего за год сделается настоящей леди, да и мне будет где останавливаться в Лондоне. А лет еще через пять, во время очередной нашей встречи, я пообещаю свести ее с американским астронавтом. Потому что если землянам когда-нибудь суждено связаться с другими цивилизациями – это, пожалуй, единственный способ.
Но это будет позже. А сегодня я просто ловлю себя на том, что когда она сидит у меня на кухне, я не вижу ни драных обоев, ни серого потолка… ни даже засохшей розы на люстре.
– Как тебе эта маечка?
– Вполне.
– Серьезно, я не уверена. После всего, что ты про юбки наговорил…
– Я серьезно. Повернись. Очень милая маечка, ты в ней чудесно выглядишь. Хотя в моей рубашке и с голыми ногами было круче. Но ты ведь такой костюм только для первых знакомств используешь, вместе с хорошо наведенным дождем – ах, я вся промокла, нет ли у вас какой-нибудь рубашки… Страшная сила эти вымокшие девушки.
– Издеваешься опять? Ладно, поехали.
В Новгороде тихо и хорошо, как всегда. Тот же Волхов с сильным течением, которое уносит нас с ней под мост, когда мы купаемся. Тот же обветшалый Кремль с мрачным и пустым Софийским собором.
– У тебя было обалденное лицо, когда ты свечку ставила. Такое даже фотографировать нельзя. Было бы время, притащил бы пастели и нарисовал.
– Тебя бы выгнали. Тут, наверное, нельзя рисовать. Разве что иконы.
– У тебя был очень иконический лик. Я бы сказал, что спутал.