Лисий край
Шрифт:
– Я готова! – прозвучал в плотной колдовской тишине ровный и чистый голос.
Время зазвенело сталью, раскручиваясь, оглушая гомоном перепуганных птиц, шумом ветра в траве. Чужаки, бранясь, закрутились на месте, озираясь, пытаясь понять, что произошло. Но еще клокотавший в их груди охотничий азарт тотчас подсказал, куда направить взгляд.
Она убегала. Плескался по ветру лисьим хвостом белый подол. Мелькали обнаженные ступни, по которым хлестал пушистый кончик расплетающейся косы. Загонщики неслись по лесу, не разбирая дороги, словно ведомые древним чутьем первых охотников этой земли, уходя все дальше от поляны, где, укрытый
Она бежала легко и почти неслышно, словно и не касались травы босые ноги. И первая, второпях наложенная на тетиву и пущенная почти наугад стрела прошла мимо, впилась со шмелиным гудением в сосновый ствол возле ее правого плеча. Чужак остановился, выровнял дыхание, выцеливая среди мешанины листьев молочно-белое платье. И на выдохе спустил тетиву.
Хватило бы и ее, этой единственной стрелы. Но ведомые хищным азартом воины не поверили быстрой смерти лесной жрицы. В непостижимой ярости они рубили мечами неподвижное тело, как рвут добычу дикие псы, распаленные гоном, словно пытаясь выместить на мертвом досаду на ускользнувшее без муки живое.
Под их ногами впитывала жертвенную кровь земля Лапекрасташа.
Никто – ни чужие, ни свои – не сумел бы сказать, как это произошло. Да это было и не важно. Главное, что жалкие остатки войска Вилклаукаша повернули назад и спустя три дня навсегда покинули Лисий край. Кто-то рассказывал странное, кто-то страшное. Уцелевшие воины Владислава все больше молчали да хватались за обереги, едва заметив в час заката рыжий отблеск в листве.
И никто из тех, кто вышел из леса живым, кто избежал жуткой смерти от корня и ветви, лозы и трясины, клыка и когтя, не мог ответить, почему они не смогли, не сумели – а может, не осмелились – унести с собой голову лисьей жрицы.
Раненого князя отыскали спустя сутки, как он пропал. Отыскали случайно – какая-то девчушка, что пряталась в лесу от чужаков, набрела на него. Споткнулась о тело, до самого подбородка накрытое плащом, словно состоящим из одних только одуряюще пахнущих цветов и трав. А к вечеру того дня отыскали и то, что осталось от Лаппэ.
Еще четверо суток Мечислав пролежал в бреду, и старый Витольд уже не раз отзывал в сторону то одного, то другого лекаря, обиняком выспрашивал, отводя взор, не пора ли присмотреться к молодым наследникам родовитых семей? Кто из них больше подойдет на роль нового господина Лапекрасташа? Лекари разводили руками, повторяя, что с такими ранами князь давно должен быть мертв, а раз жив – на то воля земли.
Кто-то из старейшин предложил отправить посланца к лисам, но осекся под тяжелыми взглядами. И лисам нужно время – оплакать своих мертвецов и выбрать новую жрицу.
Так и шептались над одром князя долгие четыре дня, а на пятый Мечислав распахнул глаза, словно вынырнув из бездонного омута, и попросил воды. Захлопотали, побежали за кубком. Кто-то, не утерпев, взахлеб принялся рассказывать, как, поджав серые хвосты, текли восвояси чужаки.
Мечислав, оглушенный поднявшейся суматохой, потянулся за кубком. С трудом сдержав стон, разжал онемевшую руку. В ладони остался алый с синевой круглый след. Измятая полоска золота, исчерченная защищающими знаками, упала на меховое одеяло, скользнула по нему и звякнула об пол. Гул голосов точно обрезало об острый край наступившей тишины. Мечислав посмотрел на свою ладонь – и забыл, как дышать. Не проходил воздух в легкие, сдавленные нежданной болью. Князь невольно сжал руку в кулак, потер широкую грудь, силясь выдавить хоть слово.
Наконец прохрипел: «Как?..»
Обступившие княжеское ложе виновато отводили глаза, не зная, что ответить.
Он кричал, в кровь разбивая кулаки о стволы равнодушных деревьев.
Он плакал, сотрясаясь всем телом, отчаянно прижимаясь щекой к влажному изумрудному бархату мхов.
Он звал, срывая горло, и беспощадное эхо повторяло за ним вновь и вновь, способное навсегда оглушить непричастного, услышавшего этот безумный, исступленный зов.
«Ванда! Ванда!! Ванда!!! Не хочу! Не могу! Только не такой ценой, не такой! Зачем мне жизнь без тебя?! Зачем солнце, если в нем нет твоего тепла? Зачем снег, если в нем не блестят твои глаза? Зачем ветер, если он не пахнет тобой? Зачем? Зачем? Зачем?..»
Лес молчал. И с каждым мгновением Мечислав все больше осознавал, что ни одному живому существу в нем нет дела до гнева лапекрасташского князя, до его отчаяния. Что осины трепещут лишь от ветра, а по осени плачут кровавыми слезами просто потому, что устали от веса собственных листьев. Что стон человека, раненного судьбой, и сосны, пережившей бурю, для леса всего лишь звук, один из тысяч.
Лисы знали это лучше, чем люди. Может, потому ни одна рыжая тварь и не вышла к князю, пока он звал, кричал, рвал полуденную раскаленную тишину словами обиды и боли.
Мечислав развязал тесьмы плаща – ее плаща, осторожно свернул, положил сверху на полотно браслет, след от которого до сих пор темнел у него на ладони, и двинулся к ближайшей, заходящейся от едва различимого ветерка осине, чтобы оставить у ее корней последние подарки Ванды.
Может, князь еще не оправился от ран, а может, душевная боль притупила чувства, но он не услышал, как появилась лиса. Огненно-рыжий зверь толкнул его под руку острой мордой, заставляя крепче сжать в руке последние напоминания о любимой. Нырнул под колени, заставляя сделать шаг в сторону поляны.
Мечислав оттолкнул навязчивую тварь, положил под осину плащ, развернулся и тяжело зашагал прочь.
Витольд встретил его на крыльце. Пожалуй, впервые в жизни князь видел тревогу на всегда спокойном лице старика. Остальные старейшины толпились в зале. Никто так и не решился заговорить сразу. Мечислав вошел и двинулся мимо них, надеясь, что совет не станет сейчас заговаривать с ним ни о чем важном. Еще звучало в его ушах эхо леса, и кто-то усталый внутри нашептывал горькие вопросы: «Зачем вы оставили мне жизнь, но забрали душу? Что еще нужно вам от меня, тени лисьего леса?..»
Словно ища ответ в чистой лазури неба, Мечислав остановился у открытого окна.
Витольд махнул остальным, и старики поспешно покинули зал, а сам глава совета подошел к князю, положил сухую руку ему на плечо.
– Лисы прислали весть. Они выбрали новую Лаппэ и хотят, чтобы ты пришел на ковер из листьев.
– Я знаю! – на выдохе прохрипел князь, изо всех сил желая лишь одного – чтобы старик убрал свою сухую как пергамент руку и убрался прочь сам. Пусть хоть сегодня никто не говорит ему о проклятых тварях из леса. Воспоминание о прикосновении рыжего меха словно жгло кожу, и Мечислав, не сдержавшись, принялся остервенело скрести ногтями этот невидимый след. – Я знаю, и я никуда не пойду.