Листобой (Рассказы)
Шрифт:
– Погоди, - не понял я.
– Молния? А где ж друг-то?
– Да вот он, - сказал Грошев и ткнул под ноги, наклонился, ухватил земли в пригоршни.
Землёю он покрывал человека. Торчала наружу из холмика голова, и ясней лица видны были круглые картофелины, вырытые из земли. Страшным, обугленным показалось мне это лицо, и я не решался направить на него фонарик.
– Насмерть?
– Да не знаю я!
– испуганно закричал Грошев.
– Как молния лопнула, зашипел и лежит, а я-то в сторонке был,
– Что ж ты его хоронишь? Может, он жив?
– Так полагается. Полагается землёй засыпать. Посвети-ка.
Он нагнулся, и захлюпала земля под его руками, чмокнуло что-то в ботве.
– Это верно, дядь, - зашептал Генка.
– Земля молнию из человека обратно высасывает.
– Засыпай, засыпай скорее, что стоишь!
Я скинул куртку, бросил ружьё, ковырнул ладонями землю. Взрыхлённая ливнем, она легко расступалась под руками, выламывалась жирными тяжёлыми комьями. Генка захлестнул овечью верёвку петлей на руке и быстро-быстро стал выгребать землю из-под кустов картошки.
– Коля, вставай! Коля!
– бормотал Грошев, обращаясь, как видно, к человеку, лежащему в земле.
Мгновенно прошиб пот. Я не видел в темноте, куда бросаю землю, и не разбирал, где земля, где картошка. Генка прерывисто дышал рядом, и подпрыгивала овца на соседней меже.
Горстями, комьями безостановочно кидали мы землю. Грошев сгибался-разгибался, как колодезный журавель.
– Давай, давай!
– подгонял он и тут же сбивчиво начинал объяснять, как было дело: - Кругом блестело, кругом. Ну гроза! А я-то в сторону глядел. Вдруг смотрю - лежит... Куда она ударила? В голову или нет?
– Земля молнию высосет, - шептал Генка и вдруг громко кричал: - Дочк, Дочк, Дочк!..
"Э-э-э-э-э..." - отвечала Дочка и дёргала верёвку, рвалась домой.
– Хватит, - сказал я.
– Толку нет. Так мы его землёй задушим.
Со стороны я осветил фонариком лицо лежащего. Оно было черно, неподвижно. И глаза были закрыты. Надбровные дуги, вобрав свет, казались особо выпуклыми.
От сполохов свинцом блестела вокруг картофельная ботва. Было б странно, если б из неё поднялась сейчас живая птица с перьями, клювом, глазами.
– Надо сердце послушать.
– Какое сердце!
– раздражённо закричал Грошев.
– Пускай ток в землю уйдёт.
– Видишь - не уходит.
– Что ж делать? Что ж делать? В деревню, что ль, бечь! Сынок, беги в деревню, зови врача! Куда я дену-то его, если не встанет?
Я наклонился и стал разгребать грязь с груди лежащего. Засветилась медная военная пуговица. Так холодно показалось прижимать к ней ухо, безнадёжно - слушать под ней, как слушать отпиленную чурку.
Я прислонил ухо, но не услышал ничего: ни боя, ни толчка - всхлипывала, пищала дождевая вода, пропитывая землю.
– Дядь, дядь!
– закричал Генка.
– Ведь он одетый!
Одежда не пускает ток!
– Фу, чёрт!.. Разгребай, разгребай скорее... Надо раздеть...
Я схватился за пуговицу, рванул... Где нож?
– Как же я забыл!
– стонал Грошев.
– Раздеть надо... Где нож? Режь, разрезай китель.
– Ген, посвети... Да нет, сюда свети!
Намокшая одежда выскальзывала из рук, растягивалась, как резина, коробилась, как жесть, и нож был туп, не резал нитку.
– Оставь сапоги... Сюда свети.
Мы разорвали, разрезали одежду, узлом сложили под голову Николая и снова стали закидывать его землёй.
Сейчас, сейчас, ещё немного, и всё будет в порядке, земля высосет молнию, высосет, выпьет, вберёт в себя вместе с дождевою водой.
– Надо железо приложить!
– Какое железо? Где оно? Засыпать полагается.
– Дядь, дядь, ружьё, оно железное.
Я поднял ружьё, грязное и мокрое, разрядил. В замках его влажно заскрипела земля. Положил стволами на грудь Николая и стал водить по груди, по лицу.
– Хорошо, хорошо, сейчас оживёт, - говорил Генка.
– Оживает, оживает...
– Поздно, - сказал Грошев.
– Беги, сынок, в деревню. Зови мужиков.
– Води, дядь, води, он оживёт, вот увидите...
– Беги, Ген, в деревню.
– Да ещё не поздно. Води ружьём, дядь.
Голос Генкин дрожал, он хватал меня за локоть, подталкивал, торопил. Видно, в голове его не укладывалось то, что в моей уже уложилось. Я бросил ружьё.
– Дядь, дядь, надо что-то придумать. Придумай, дядь! Ну, скорее!
– Надо искусственное дыхание, - сказал я.
– Какое дыхание!
– раздражённо вдруг крикнул Грошев.
– Засыпать полагается!
– И тут же обмяк.
– Ну, делай, делай дыхание-то.
– Да я и сам не знаю, как его делать.
– Руками же надо разводить!
– умоляюще сказал Генка.
– Быстро-быстро!
Ткнув руку под затылок, я приподнял с земли голову Николая, а другой рукой надавил на грудь, отпустил, ещё надавил, отпустил.
Генка схватил его руку и принялся быстро раскачивать её к груди и обратно, и Грошев подхватил другую руку.
– Сейчас оживёт, - убеждал Генка.
– Ещё, ещё...
– Раз-два...
– стал приговаривать я.
– Раз-два... Раз-два...
– поддержал Генка.
– Дыши, дыши...
Мы сами дышали сильно и шумно, как будто хотели увлечь, заразить своим дыханием человека, лежащего на земле. Сколько же времени прошло, как кончилась гроза?
– Вставай, дядь, вставай, - приговаривал Генка.
– Землёй надо засыпать, - бормотал Грошев. Он отставал, сбивал с ритма.
– Раз-два... раз-два...
– твердил Генка и не давал нам остановиться.