Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
Так и Юрка не умел владеть своим телом, своими силами. Захочет он просто выразить теплоту к другу и хлопнет ласково, но не соразмерит удара, и друг отлетает от него.
Подадут через сетку волейбольный мяч, Юрка видит, что надо встретить его легоньким шлепком, и подпрыгнет с этим намерением, но рука вдруг непроизвольно так звезданет, что мяч, утробно ойкнув, улетает черт знает куда, а Юрка смущенно разводит своими здоровенными лапами: дескать, не матюгайте меня, ребята, я и сам не знаю, как это получилось.
Захочет он выбраться из тесной комнаты, уставленной мебелью, но как ни осторожничает,
При такой силе и неуклюжести горячее проявление его чувств было опасным. Женька забыл об этом и на ликование дружка откликнулся с радостью:
— В театр, в кино хочу! И хорошо бы вечерок посидеть в ресторане. О пиве я соскучился!
— Все будет, все в наших руках, мужик! — И Юрий сграбастал зазевавшегося дружка за плечи, притиснул к себе так, что тот взвыл…
Мороз накалялся все сильнее. Самые тяжелые, толстые пальто он делал легонькими и тоненькими, а самых медлительных и пожилых людей — молодыми и резвыми. И хоть у ребят были зимние, на меху, ботинки и модные куртки с пристегнутым мехом, они ежились и покрякивали, потому что над искусственной пушниной сибирский мороз смеется.
Пробежав два-три квартала, застроенных новыми домами, ребята остановились. Юрий от изумления даже присвистнул, чуть не выронил чемодан. Кругом лежали развалины ветхих, гнилых домишек, кучи бревен, мусора. Пока Юрий плавал, исчезла родная, старая улица Крылова.
Какими жалкими и нищими предстали эти бывшие человеческие гнезда, с распахнутыми в мороз дверями, с вырванными рамами, с содранными крышами! У некоторых не было одной, а то и двух стен, и виднелись все потроха: развороченные кирпичные плиты, ямы на месте выдранных полов, пузатые, провисшие потолки, пластами опавшая со стен известка, кучи каких-то лохмотьев, брошенные кроватешки, ломаные стулья.
Юрий смотрел на эти курятники и только диву давался: «Их ты! И как это люди могли жить в них десятки и десятки лет? Небось с радостью их бросили!»
— Обновляется город, — невнятно пробубнил Женька в рукавицу. Он рукой прикрывал лицо от мороза.
Они пробирались среди котлованов и траншей, среди гор земли, засыпанной снегом. В воскресный день никто здесь не работал. Одиноко стыли бульдозеры, тяжелые катки для утрамбовки дорог, голубые вагончики строителей, большие катушки с кабелем. А среди всего этого поднимались пяти- и девятиэтажные дома. Они еще без крыш, окна зияют черной пустотой. Над их коробками затуманенные морозом подъемные краны похожи на какие-то космические корабли, нацеленные в небо стрелами.
— Как будто пьишельцы из космота, — проклокотал Женька, словно рот его был заткнут рукавицей.
Среди этих недостроенных коробок попадались дома, уже отданные людям. На балконах висело окостеневшее белье, половички, стояли велосипеды с сиденьями в инее, какие-то шкафы, присыпанные снежком. Там, конечно, живут бывшие обитатели этих лачуг. Юрий знал их — соседями были. «Скоро и наш дом раскатают по бревнышку», — подумал он.
Юрий отыскал его среди избяных останков. Дом выглядел еще неплохо, молодцевато нахлобучив пышную снежную шапку и распахнув голубые ставни. Он как бы с недоумением смотрел на окружающее стеклянными глазами окон. В таинственной глубине этих глаз тонули зеленые водоросли — цветы на подоконниках.
Вот только черный от времени забор обветшал: половина его падала на улицу, а другая — во двор; так на весу их и поддерживали крепкие ворота.
Рядом случайно сохранились еще два дома: не дошла до них очередь.
Кругом остатки палисадников с березами, с кустами черемухи; бурые заросли малины, ровные ряды тополей указывали, где раньше были огороды, где проходили тротуары.
Войдя во двор, Юрий увидел на серых стенах дома ярко-белые прерывистые полоски из цифр. Каждое бревно от крыши до земли было пронумеровано. «Значит, мать уже продала его кому-то. Раскатают, увезут» — пожалел Юрий. Все-таки он вырос в этом доме. И старик неплохо послужил людям…
Ребята, гремя ботинками, словно копытами, не вошли, а ввалились в небольшой коридорчик с вешалкой. И сразу же загрохотали лыжи, стоявшие в уголке. Это Юркин чемодан мотнулся и сбил их.
Мать — Агриппина Ефимовна — готовила тесто для пельменей, а двоюродная сестренка Валя сечкой рубила в деревянном корытце стылое мясо.
Валя, бронзоволосая, в платьице апельсинового цвета, легонькая, как осенний подсохший листок, закричала, захлопала в ладоши, бросилась к Юрию, повисла на его шее, поджав ноги в белых сапожках. Юрий засмеялся, поспешно заложив руки за спину, чтобы они случайно не изувечили сестренку. Он неумело ткнулся губами в ее щеку, забылся, махнул рукой, поддел висящее материно пальто; оно с шуршанием шмякнулось на пол и, как убитое, раскинуло руки-рукава. Женька захохотал.
Мать, держа на отлете руки, испачканные мукой, с молитвенным восхищением смотрела на Юрку. Он ткнулся обветренными, колючими губами и в ее щеку.
— Познакомьтесь. Это и есть голубятник Женька. Я писал о нем, — весело буркнул Юрий, ставя под вешалку чемодан и поднимая лыжи и пальто.
— Раздевайся, будь гостем, — пригласила Женьку Агриппина Ефимовна. — Наплавались, поди, досыта!
— Значит, сносят нас? — спросил Юрий.
— Сносят, сынок! По всему городу идет эта катавасия. Старое сносят, новое строят. Люди перебираются в новые дома. В мебельных магазинах все под метелку. Старье люди бросают. И кровати, и столы, и колченогие табуретки, и обшарпанные стулья. Все, что раньше собирали по крохам для хозяйства, — все летит на свалку. Пройдись-ка по кварталу: всюду кадушки валяются, ковшики, лопаты, дровишки, бочки какие-то, кочережки, совки… Даже ломы, топоры и пилы… Осточертело все это людям. В новых домах ни к чему этот хозяйственный хлам.
— Ты продала дом?
— Продала, сынок. За гроши продала. Весной переедем в новую квартиру.
— Красота! — обрадовался Юрий.
Матери уже за пятьдесят, но выглядит она еще крепкой, движения ее, несмотря на полноту, молодые, лицо почти без морщин, и голос без хрипотцы, а глаза ясные, серьте, пришедшие из девической дали.
Мать была портнихой. Раньше она работала в ателье, а сейчас, уйдя на пенсию, шила на дому. Она хорошо чувствовала современный стиль одежды, схватывала особенности быстролетной моды. Шила она только избранным знакомым. Разве на маленькую пенсию проживешь?