Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
«Э-эх!» — сердито махнул на него рукой Бричкин.
Сосед бухгалтера целый день метался от окна к окну, выходил в тамбур, забирался на полку, через несколько минут опять соскакивал, брел в ресторан. И ночью ему не спалось. Его почти желтые волосы были всклокочены, глаза полны возбуждения. «Что это с ним?» — с любопытством думал Бричкин.
Пройдя по вагону, Бричкин направился в тамбур.
Поезд приняли на третий путь среди товарных составов. Роились низко над землей оранжевые, красные, зеленые огни. На соседнем пути паровоз с шипением выпускал
Осмотрщики цокали молотками по колесам. Стояли у вагонов проводники с фонарями. Вот загудел один паровоз, ему ответил другой. В темноте ныряли под вагоны какие-то фигуры. По радио звучала музыка. Бричкин соскочил с подножки и опять услышал — звучно, как по снегу: скрип, скрип. К нему шла Галя.
Выбежал на перрон беспокойный желтоволосый пассажир, сошли молодожены и стали прогуливаться, спотыкаясь о шпалы и рельсы.
— Чтой-то приморилась, спать хочется и исты, — зевнула Галя. — Мы с моей напарницей проворонили, хлеб не купили, а зараз хоть зубы на полку.
— Пустяки, я достану хлеба, — обрадовался Бричкин и прыгнул на подножку.
— Да пидожди, Коля, потом, — засмеялась Галя, — вот скаженный!
— Я сейчас, минуточку, — Бричкин в дверях столкнулся с Полыниным.
Полынин спрыгнул, — тяжелые, с подковами, сапоги глухо стукнули о пропитанную мазутом землю. Бричкин быстро отрезал полбуханки хлеба, вытащил из фанерного чемоданчика банку с медом и посмотрел в окно.
А в это время Полынин подошел к Гале.
— Ну, как дежурится?
— Да как полагается, — ответила с усмешкой Галя.
— А я думал, вам очень даже весело, — пробурчал Полынин, — всю ночь около вас крутится такой ухажер, на счет этой, как ее… природы, наверно, все распевает. Такой потом щедро будет кормить жену… баснями.
— Ой, лихо мне, да чого ж это вы, Василь Степаныч, так взъелись на своего напарника? — с хитрецой спросила Галя. — А он, по-моему, такий симпатичный хлопец.
— Галина Кондратьевна, зачем шутите? — горячо заговорил Полынин, придвигаясь к ней. — Я уже вам говорил: по душе вы мне. Да мы бы с вами такие дела завернули! Осточертела мне эта работа и такая жизнь. В Москве болтаюсь в общежитии, вы приткнулись где-то у родных, ну что это за жизнь, скажите на милость? Давайте уедем куда-нибудь в небольшой городок и заведем хозяйство.
— Ну что вы, Василь Степаныч, я ведь ще молода и дурна, — смеялась Галя, — яка з мене хозяйка? Горе одно. Мени ще с дивчатами та хлопцами дурака повалять хочется, на танцульки та в кино побигать. Вам бы, Василь Степаныч, до Маши посвататься, вот уж вона хозяйка, я вам скажу, ну, прямо хоть куда. И за коровой ходить, и капусту солить, ну, словом, мастерица на вси руки. Вона, я вам скажу по секрету, очей з вас не сводить.
Маша, или Марья Семеновна, худая, длинная, лет за сорок, была проводником во втором вагоне.
— Смеетесь все, — нахмурился Полынин.
— Так я ж говорю, что ще дурна, не перебесилась.
Полынин глянул в озорное лицо
— Вот и я! Бери… Мед хороший, душистый, — голос у Бричкина веселый, а глаза встревоженные.
— Ну вот, а о тебе, Коля, молва черна ходить, шо ты можешь тильки баснями кормить. Вот языки!
Полынин одним махом взлетел на подножку.
— Не спится ему, черту, — проворчал Бричкин.
…Утром Бричкин подмел в вагоне, выбросил из ведра на ходу поезда мусор, сдал дежурство, умылся и лег отдохнуть. Он смотрел в окно — проезжали Кировскую область. Тянулись унылые, мокрые леса, около железной дороги все низины были залиты водой. На полянах в лесу, на опушках мелькали почерневшие от дождей стога сена, огороженные березовыми жердями. Клубы пара и дыма от паровоза заволакивали лес.
Бричкину стало грустно. Конечно, Галя только шутила и с ним и с Полыниным. Ей не до них. Она готовилась в железнодорожный техникум и занималась даже в вагоне. Уныло свисали у Бричкина кольца волос. И было такое чувство: звучит удар колокола, поезд трогается, увозит его, а на перроне остается самое дорогое. Бричкин безнадежно поерошил спутанные волосы и, фальшивя, тихонько затянул грустную песню.
Остановились на станции Шарья. Сошли два пассажира и подбежали четверо новых, надрываясь от тяжести чемоданов. Полынин проверил билеты. Пассажиры, потные, растрепанные, с грохотом забрасывали чемоданы в тамбур, торопились, хотя до отхода поезда оставалось еще пятнадцать минут.
«Пассажиры всегда словно с цепи срываются», — с презрением подумал Полынин и пошел к базарчику рядом с вокзалом. Над головой пронеслась туча воронья. Старушка, укутанная в теплый платок, стояла с рыжей плетью лука; девочка, посинев от холода, тащила корзину и кричала: «Брусники, брусники, ну, кому брусники!» У длинных столов шум, толчея, дымился в кастрюлях вареный картофель, в тарелках лежали соленые грузди, огурцы, жареные куры.
Полынин увидел газетный ларек, вздохнул: «Эх, взять, что ли, от скуки газетку почитать? Чего там в мире-то происходит?» Он купил газету и увидел таблицу выигрышей по займу. «Ага, а ну-ка, проверим, чем черт не шутит, может, и выиграю».
Полынин дождался отправления поезда, а затем прошел в служебное купе и развернул газету. Облигаций с ним не было. Вместе с Бричкиным, накануне отъезда из Москвы, он попросил секретаря начальника вокзала Раю отпечатать на машинке номера облигаций.
Полынин поискал выписку в карманах, в бумажнике, но не нашел.
— Что за фокусы? — проговорил он, раскрыл папку с квитанциями, служебными записями, актами и сразу же увидел розовый листок с номерами облигаций.
«Как он сюда попал?» — удивился Полынин, закрыл дверь на ключ, не спеша и основательно стал исследовать таблицу. И вдруг вздрогнул, торопливо принялся смотреть то в газету, то на список номеров, то опять в газету. Он побледнел, руки задрожали.