Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
Верочка любила грозу, как и Надя.
Хозяйка, пропахшая чесноком, накинув на плечи брезентовый дождевик, выносила из дому цветы.
— Дождик будто нанялся, господь с ним, — говорила она оживленно. — Давай, давай, давай, а то земля сухая!
Ветер перевертывал горшки, освеженные цветы лежали в пенных потоках. Верочка убежала в дом и выскочила оттуда босая, в стареньком белом платьице, сшитом еще Надей.
Андрей Петрович замечал все мелочи.
Вот, весело прыгая по лужам, Верочка принялась толкать под клокочущие трубы ведра и рассохшиеся кадушки.
Андрей Петрович смотрел на белую девушку и белую яблоню за решеткой из полосок дождя. И это все была Надя. Сейчас, наверное, и в Белоруссии и в Фергане так же весело бушуют Надины яблони. Это была жизнь. На душе становилось ласково и светло. Он ушел в комнату, включил радиоприемник, сел бриться.
И вдруг радостно заволновался, вспомнив, что завтра будет играть в новом спектакле. Перед ним ярко вставала вся его роль, он шептал отдельные строки и чувствовал, что они наполняются трепетом.
А над землей шумел и шумел дождь.
В окна громко стучали белые ветви.
Девушка с зонтиком
Вере БОКОН
Решили ставить пьесу «Любовь Яровая». Оформлять спектакль пригласили художника Звездоглядова. Он работал в соседнем городе. Лично знал художника только актер Андрей Калабухов.
Звездоглядов с вокзала пришел в театр. Он стоял посреди фойе, молодой, высокий, но уже лысеющий со лба, в белом шерстяном костюме, с соломенной шляпой в руке. Добродушно синели глаза. Широкий, мягкий и некрасивый нос не портил лица.
Мимо Звездоглядова пробежал мальчик с афишами под мышкой и с ведерком клейстера в руке. Шумно разговаривая, прошли электроосветители со шнурами и лампочками. Быстро прошагал взлохмаченный, усталый машинист сцены, ругаясь с кладовщиком и требуя гвоздей. Бутафор-старичок протащил яблоню. Цветы на ней были сделаны из ваты, а кора вылеплена из тряпок. Кричал помощник режиссера, собирая актеров на репетицию. В голубом фойе на блестящем, скрипучем паркете рабочие разложили декорации, расстелили полотно, и художник-декоратор в комбинезоне ползал на коленях, рисовал дворцы Неаполя. В углу два молодых актера в черных плащах сражались на шпагах. Из верхнего фойе неслись звуки оркестра, а из зала грохот молотков, — на сцене устанавливали декорации.
Неожиданно из зала вышел Калабухов. Звездоглядов узнал его сразу. Калабухов бросился к нему, они обнялись.
Калабухов был маленький и длиннорукий. Его пушистые каштановые волосы так блестели и отсвечивали, что
Он тормошил художника:
— Да где же ты остановился?
— Еще нигде. В гостинице, конечно, придется, — с доброй улыбкой отвечал Звездоглядов.
— Какая там, к дьяволу, гостиница, — возмутился Калабухов, — у меня остановишься!
Звездоглядов засмеялся.
— Ты все такой же… неудержимый!
Ему все нравилось в Калабухове и даже то, что он такой некрасивый и что на нем, как и прежде, нескладный костюм, — ведь Калабухов был частицей его прошлого. Они вместе начинали работу в ферганском театре и прожили в одной комнате пять лучших молодых лет.
В конце фойе показалась девушка.
— А вот и дочка Солонина, режиссера нашего, — проговорил Калабухов с особой теплотой. — Любимица театра.
Калабухов ласково поманил ее рукой. Девушке было не более восемнадцати лет. Она шла и медленно вертела на плече красный плоский зонтик. Под лучами солнца он пылал огнем, бросая на белое платье розовый отсвет. На груди девушки резко чернели пушистые косы. Звездоглядову понравились ее мягкие, горделивые движения. Но особенно заинтересовали большие серые глаза на подвижном, почти детском лице. Они смотрели очень пытливо, настороженно.
— Домой идешь? — спросил Калабухов, улыбаясь и показывая на дверь.
— Д-да, — с запинкой, словно чуть заикаясь, неуверенно ответила девушка.
— Познакомься: художник Юрий Григорьевич Звездоглядов.
Девушка вопросительно посмотрела на Звездоглядова, протянула руку, глухо произнеся не то с легким акцентом, не то косноязычно:
— Тамарра, — и быстро перевела взгляд на губы Звездоглядова.
Он с интересом спросил:
— Вы актриса?
— Нет, — возразила неуверенно Тамара, настороженно глядя в лицо художника.
В это время из зала выскочил растрепанный сутулый старик в черной толстовке и, потрясая книгой, сдавленным голосом закричал:
— Калабухов! На выход! Реплика уже, безобразие! — и ринулся обратно в зал.
Калабухов бережно тронул Тамару за плечо, — она оглянулась.
— Подожди. Вместе пойдем! — Он бросился на сцену.
— Опоздал, — усмехнулся Звездоглядов. — Сядемте?
Тамара продолжала стоять.
— Если не спешите, сядемте, — повторил Звездоглядов, показывая на диван.
— Благодарю, — Тамара сложила зонтик и опустилась на тугой диван.
— А где же вы работаете? — спросил Звездоглядов.
Тамара не ответила. Художник удивленно осматривал ее.
Белый театр стоял среди большого парка. Снаружи к огромным, от потолка до пола, окнам тянули лапы серебристо-голубые ели. На них сыпался крупный «слепой» дождь, струйки мелькали, словно велосипедные спицы. Тамара облокотилась на валик дивана и неподвижно, не мигая, смотрела в окно.