Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры
Шрифт:
Вместо фартука Кривенок повязал живот рубахой, стянув рукава на спине большим узлом. Мылил он так старательно, что мыло все время выскальзывало, падало на землю. Песчинки въелись в него, и оно стало шершавым, как наждачная бумага. Над корытом поднялась большая шапка шипящей пены.
Кривенок быстро изнемог, спина заболела, как будто по ней кто-то с размаху стукнул палкой, весь он облился и заляпался пеной.
— Не настираешься на тебя. Говорят, не пачкайся, так тебе хоть в лоб, хоть по лбу, толк один, — ворчал Кривенок на брата,
— И трусы вот еще сниму, если не будешь беречь, — пообещал Кривенок, махнул рукой, задел выстиранное белье, и оно шлепнулось с табуретки на землю. Он стоял и чуть не плакал. Даже Кубарь понял, что лучше всего молча отойти. Кривенок мрачно швырял в корыто рубахи, облепленные землей. Все пришлось повторить сначала. А это оказалось потруднее, чем в первый раз.
Развесив рубахи и платье на веревке, протянутой через двор, Кривенок, охая, держась за поясницу, опустился на крыльцо и не сводил глаз с белья. Ладони стали розовыми, сморщенными, а между пальцами побелело. Устал. Но все же почему так удивительно приятно и весело смотреть на дело своих рук?
На забор с улицы взобрался Шурик, а за ним Быча. Оба в майках-безрукавках, в трусах и в тюбетейках.
— Эй вы, лодыри! Идите сюда! — весело крикнул Кривенок. — Трусы по заборам рвете? Больше вам делать нечего?
В тоне Кривенка чувствовалось превосходство. Приятели спрыгнули во двор.
— Брось ты возиться с этой чепухой! — беспечно проговорил Быча. — Идем с ночевкой в лес?
— Рыбачить, костер всю ночь жечь, купаться! — восторженно рисовал Шурик.
Кривенку уже порядком надоело хозяйство, и глаза его загорелись.
— А черви есть?
Осина обмакивала ветви в розовую от заката воду. Гибкие тальники изогнулись дугой к позванивающим струям и походили на множество удилищ, воткнутых по берегу рыбаками. Печально куковала в глубине леса кукушка. На сучке посвистывала желна, крутила красной головкой. Вокруг теснились величавые сопки в дебрях леса. В неведомых падях и распадках светлыми голосами разговаривали прозрачные, как воздух, ручьи, бегом неслись в речку. Пахло горевшими еловыми лапами. Тревожно носился над розовыми омутами кулик. Нежно распевала пеночка.
Ребята сталкивали друг друга в воду, плавали наперегонки, ныряли с деревьев. А то просто сидели над водой в гуще листвы и ветвей. Ныли и тоненько визжали тучи комаров. Руки и шеи были в лепешках, а ноги в шишках. Ребята то и дело хлопали себя по ногам, по лбу — от расплющенных комаров оставались красные кляксы.
— Змея! — закричал Шурик, показывая на груду камней, между которыми проросли синие, белые цветы.
Шурик нырнул в речку, за ним повалился толстяк Быча.
У Кривенка сверкнули глаза, он сунул руку в цветы. Через миг поднял ее над головой: в воздухе извивалась змея. Кривенок держал ее за шейку. Змея открыла пасть, яростно зашипела
— Ох ты, черт, сильная!
— Ловко ты ее, — восхитился Шурик, выбираясь на берег, — а я вот не смогу, боюсь.
— Боишься? Хо-хо, ерунда! Подумаешь, большое дело! А я вот нисколько не боюсь! — хвастался Быча, подходя к Кривенку.
— Врешь! — усмехнулся тот.
— Вот еще! Сам врешь!
Кривенок подмигнул Шурику и вдруг сунул змею к носу Бычи, тот шарахнулся и упал на песок, потом, пыхтя и отдуваясь, вскочил и побежал. Кривенок за ним.
— Брось! Не балуйся! На грех и из пальца выстрелишь! — вопил Быча.
— Не боишься?
— Все равно не боюсь!
— Не боишься?
— Хоть лопни — не боюсь!
— Будешь врать? — догнал Кривенок.
Быча глянул с ужасом на извивающуюся змею и бухнулся в речку.
— То-то, — грозил Кривенок, а Шурик смеялся.
— А что, думаешь, испугался? И ни капельки! — орал Быча, уплывая на островок.
— Хвастун! — звонко кричал Шурик, худенький и гибкий, как лоза.
Кубарь сидел у шалаша под елью, вяло тыкал веткой в костер, не подходил к ребятам. И хоть костер горел жарко, Кубарь мелко дрожал, мерз. Ему все было неинтересно и хотелось к маме.
— Вася, пойдем домой, — попросил он жалобно.
— Сам увязался, а теперь канючишь, — рассердился Кривенок. — И киснет, и киснет!
— Голова болит, холодно, — поежился Кубарь.
— Ерунда, пройдет! Девчонка ты, что ли? Идем в шалаш, поспишь там. Хочешь есть?
— Нет, — печально шепнул Кубарь.
Кривенку стало жаль брата, и он заботливо уложил его в шалаше на еловые ветви, застланные мешком, и укутал одеялом. Кубарь трясся и хныкал тоненьким голоском.
«Заболел, что ли?» — встревожился Кривенок.
Стемнело. Распалили большой костер. Вкусно пахло дымком, ухой и печеной картошкой. Лес утонул в черной пучине ночи. Костер шумел, озаряя косматые ели, шалаш. В круг света высовывались большие ветви с недвижной листвой. На них плясали красные пятна. Иногда в свет врывалась птица, шарахалась в сторону.
Кубарь отказался от ухи, и затих, должно быть, уснул.
Кривенок потрогал его пылающий лоб и прошептал:
— Плохо дело.
У всех было неважно на душе.
— Хоть искупаемтесь, что ли! — воскликнул недовольный Быча.
Едва разделись, комары облепили, пищали, жалили. Напротив было три островка, заросших дикими яблонями и шиповником.
Кривенок подплыл к одному острову. Обрывистый берег густо свесил веревки корней. Вода, чмокая, сосала обвисшие, лохматые ветви, сердито бурлила, трепала их. Кривенок ухватился за ветвь. Ноги ощущали какие-то скользкие корни, стебли, траву. Стало жутко во мраке, в черной бурлящей воде. Казалось, вот-вот кто-то схватит цепкими холодными руками.