Листопад
Шрифт:
— Заткнись, старый пес, а своей гарантией можешь утереть свой толстый зад. Он тебе больше не пригодится… Становись обратно в строй. Ты и есть коммунист. Если коммунисты не трусы, пусть выйдут, чтобы на них можно было посмотреть. И тем, у кого родственники в партизанах, — тоже выйти из строя!
Строй качнулся, будто под порывом ветра, и перед капитаном появился человек средних лет, в очках, в коротком пальто, отороченном мехом.
— Я врач Крстулович, — сказал он голосом человека, решившегося на все. — У меня в партизанах сын и дочь. К сожалению, они уже погибли. Теперь
Капитан ухмыльнулся:
— Убьем, убьем непременно.
— Коли вы так кровожадны, можете и со мной делать что вам угодно! — донеслось из колонны.
На середину из строя вышел еще один человек. По одежде он походил на рабочего. Голову он держал высоко, и было видно, что горд своим поступком.
— У меня два сына в партизанах, — подойдя к капитану, крикнул он сильным голосом. — Они отомстят за меня. Найдутся люди, которые за все вам сполна отплатят.
— Мы уничтожим и вас и ваших сыновей, — жестко произнес капитан.
— Меня можете, а их — руки коротки. Они коммунисты.
Немца словно передернуло.
— Кто еще коммунист? — крикнул он. — Выходи!
Шумадинец заметно наклонился вперед. Многие из окружающих знали, что он член партии, и сейчас он не мог допустить, чтобы в последний момент они потеряли к нему уважение и стали презирать. С намерением выйти из строя он зашевелился, но стоявший рядом человек крепко схватил его за руку и потянул назад. Взгляды их встретились, и Шумадинец прочитал в глазах соседа осуждение. Незнакомец был одет в добротное зимнее пальто из ратина, на голове у него была меховая шапка, на носу блестели очки в золотой оправе. Шумадинец обратил внимание, что капитан уже несколько раз смотрел на человека в очках, словно пытался вспомнить, где он его видел.
Пройдя еще раз вдоль строя, капитан подошел к соседу Шумадинца.
— Кто вы по специальности? — спросил он.
— Я? — Человек в очках выступил вперед и прикрыл собой Шумадинца. — Я горный инженер.
— Почему ты плохо говоришь по-сербски?
— Потому что я не серб. Я русский. Русский я! — почти крикнул он, как будто немец его не слышал.
Капитан громко рассмеялся.
— Ну раз ты русский, тогда становись на то место, где был. Пусть тебя спасают твои большевики.
— И спасут, всех спасут большевики, слышишь, кроме тебя.
Немец прикусил нижнюю губу. Рука его потянулась к русскому.
— Снимай пальто, быстро. Шапку тоже. Здесь не Сибирь, да они тебе больше не понадобятся. И очки снимай.
— Но…
— Молчать!
Горный инженер выполнил приказание. Офицер перекинул его пальто на левую руку, очки бросил в карман и, когда увидел, что на шее русского красивый шерстяной шарф, потянулся к нему правой рукой. Русский машинально прижал шарф к груди, но, встретившись глазами с офицером, опустил руки. Сопротивление было бесполезно.
Врача, рабочего и русского инженера поставили во главе колонны, и она тронулась.
Со стороны речки Сушицы порывы ветра доносили тяжелый запах пороха и крови. Злобно тявкали пулеметные очереди. Там происходило массовое уничтожение людей. Под колесами фашистской машины смерти погибали югославы. Запущенная
Вдруг в этой жуткой атмосфере, как призыв колокола, зазвучал голос Шумадинца. В полную силу он запел национальный гимн. Обреченные на смерть люди вздрогнули и распрямились, на их безжизненных лицах сверкнула искра возрождения. Колонна подхватила слова гимна, сначала нестройно и тихо, а затем все дружнее и громче. «Гей, славяне, еще жив в нас дух наших дедов…» — разносилось по городу, будило народ. Взбешенные немцы били людей прикладами, выкрикивали угрозы, требовали прекратить пение, но были не в силах остановить воспрянувший духом народ. Крагуевац гремел, как во время грозы. Это его сыны прощались с ним.
Вдоль улиц, по которым следовали заложники, стояли их матери, жены, сестры, которых немцы специально выгнали из домов. Женщины голосили, раздирали на себе одежду, задыхались от слез и рыданий, падали в обморок, но, как только заслышали слова гимна, узнали голоса своих близких, перестали причитать, распрямились и подхватили песню. Сквозь слова гимна из колонны доносились выкрики: «Да здравствует свобода!.. Россия… Победа…»
Колонна, в которой находился Шумадинец, медленно приближалась к конечному пункту пути. Сейчас они шли буквально по трупам, по людской крови. Страшная буря смерти бесновалась над порабощенной землей. Пулеметы, казалось, задыхались в слепом бешенстве.
Люди один за другим падали как подкошенные. Шумадинец не хотел умирать безропотно, без борьбы. В последнее мгновение ему вспомнились его товарищи по партизанскому отряду, которые, конечно, ждут его с нетерпением. Настанет время, и они отомстят за него.
Он уловил момент, когда пулеметная очередь ударила по нему, и опередил ее на мгновение, резко бросившись на землю. Рядом с ним и прямо на него падали убитые товарищи, падали медленно, не спеша, как сползают снопы с заваливающейся скирды. Словно в бреду, он различал глухие и тяжелые удары мертвых тел о землю, слышал предсмертные возгласы, и ему казалось, что это умирает он сам, умирает вся его любимая Сербия, умирают все честные люди земли.
Кровь заливала Шумадинца. Она была у него на лице, на одежде, во рту, и он не мог понять, чья на нем кровь — своя или чужая. Чтобы не задохнуться, Стойкович немного приподнял голову, подсунув руку под подбородок. С их колонной было покончено. Теперь стреляли уже в другом месте: Раздавались лишь одиночные выстрелы — это добивали раненых. Шумадинец подумал, что такая судьба ждет и его, если он себя обнаружит. Совсем близко послышались шаги, и Шумадинец неожиданно открыл глаза. В двух-трех метрах перед собой он увидел широко расставленные ноги в ботинках, забрызганных кровью… На слух определил, что немец перезаряжает автомат.