Листопад
Шрифт:
— Выпьем во славу Господа Бога, который вовремя спохватился и понял, что жить без женщин мы не можем! Если бы для этого Он взял у нас не одно, не два, а даже три ребра, мы бы не жаловались, тем более что второе Его создание было более совершенное, Он наделил Еву более чуткой душой, тонкими инстинктами, отзывчивым сердцем, правда, излишней любознательностью, но все равно слава Господу.
Каким образом Господь узнал, что был нарушен его запрет? Яблоки ведь не были сосчитаны, глупо подозревать рай в такой мелочности. Из Библии можно понять, что уликой был стыд. Люди устыдились. Стыдные места прикрыли
А всерьез то, что Ева не из глины создана, а из человеческого нутра, объясняет человечность женщины, ее неоценимое превосходство!
«Наша партия, руководимая Никитой Сергеевичем Хрущевым, искоренит вредные последствия культа личности». (Смех в зале.)
«Все видимое имеет срок, все невидимое бессрочно» (надпись в гостинице).
На выездной комиссии в райкоме поэту Сергею Давыдову сказали:
— Чего вас все заграница тянет, поездили бы по своей стране.
Сережа сослался на Маяковского.
— Маяковский? Он с собой покончил, это не украшает советского поэта, это вам не дуэль с чуждыми людьми, на которую шли наши классики.
Читая Шекспира, я убедился, что он ставил такие вопросы, на которые до сих пор нет точного ответа. К примеру, вопрос Гамлета «Быть или не быть?» и другие. Есть ли смысл ставить новые вопросы, пока на те не даны ответы?
Белая изразцовая печь во весь угол была лучшим украшением нашей комнаты. Гладкая, с медной дверцей (мать ее начищала), там за ней гудело пламя. Печь никогда не была горячей, она всегда приятно теплая, всегда чистая. И холодной не была, какая-то теплынь в ней сохранялась. Когда поставили батареи отопления, вот тогда она похолодела. От обиды, что ли?
Стоял еще огромный дубовый буфетище, непонятно было, как его втащили в комнату, он не мог пролезть ни в какие двери.
В передней стоял чей-то ломберный стол, крытый зеленым сукном. Судьбы его не знаю, а вот другой стол, овальный, из карельской березы, с львиными лапами на подставках, с инкрустацией из черного дерева, этот стол, роскошный, музейный, я с друзьями вынес на помойку. Зачем — объяснить теперь уже не могу. Видел, что красиво, а почему-то хотел избавиться как от чего-то устарелого, пошлого.
Достался он нам от прежних хозяев квартиры. Не достался, а остался. Кто они были — не знаю, не спрашивал родителей. Многого не спрашивал, жил без любопытства к прошлому, к родительской жизни. Иногда они что-то хотели рассказать, но наталкивались на мое безразличие и умолкали. Примерно то же самое я получаю ныне от внука.
Еще висела огромная картина — море, юг, какая-то парочка на набережной стоит в правом углу. Картина так себе, а вот черная дубовая рама роскошна.
Да, поздно мы научились ценить старинное. Это была идеология, борьба с мещанством, с прежним бытом, мы приветствовали фанерную дрянную мебель, дешевку, ныне она кажется безобразной, слава богу, мало что от нее уцелело.
Тяжелые, блестящие льняные скатерти, полотенца, картонки для шляп, супницы, часы с боем — сколько было всякого, что ныне стало антиквариатом.
Все
Болваностойкий аппарат.
Дружба врозь, ребенка об пол.
Не от большого ума, но от чистого сердца.
«Просвещение без нравственного идеала несет в себе отраву» (Н. Новиков).
История технического и научного прогресса — это история непредставимого. Вирусы, микробы — были непредставимы. Так же, как радио, электрический свет, самолет. Мог ли человек XVII века представить фотографию? А компьютер, а рентген?
Следовательно, будущее полно непредставимых вещей. Они там существуют. И больше всего те, о которых мы не догадываемся, не в состоянии догадаться.
Антисоветская литература стала литературой советского периода.
Великую советскую литературу заносит песком чтива.
Нормальный человек задыхается в мире политических страстей, ему нужно другое общение, полное любви, мечтаний, сострадания, поэзии, с теми, кто одинаково нуждается в этом, чтобы вместе гулять, печь пироги.
Велик ли у нас престиж подвижников искусства, таких как Филонов, который не продавал своих картин, жил бедно, таких бедняков, как Ван Гог?
Ракеты были нацелены, потом перенацелены, все цели были великие и оправдывали, как положено, средства. Средства были немалые. Генералы наши тратили их, попутно строя себе дачи, покупая машины и прочие необходимые предметы роскоши. Все было засекречено, так что ни у кого не было возможности упрекать наших славных генералов. Средства все были оправданы.
— Мы ставим идею, которой служим, — сказал мне на это генерал, — выше ваших поисков истины.
— Ну и ставьте. Справедливости наплевать. Она непотопляема. Она выплывет.
Американцы говорят: «Мы можем сделать гения из кого угодно».
И делают. Изготовленные рекламой, шумно раскрученные гении недолговечны. Престиж народа, его слава — это его истинный вклад в мировую науку и культуру. В науке некоторые достижения устаревают, изнашиваются, музыку же Сибелиуса или Грига не отобрать у скандинавов, так же, как романы Гамсуна, так же, как у американцев Марк Твен, Эдгар По, Хемингуэй — это прочно.
Можно подумать, что «мерседесы» или «пежо» тоже достижения Германии, Франции, тоже их вклад в мировую технику. Однако ежегодные автосалоны выдвигают новых рекордсменов. Количество электроэнергии, чугуна, шелка не вызывает восхищения страной: «Ах, какой, газ у России!» — это ведь то, что досталось ей от Господа Бога, а не от творчества. Что такое Россия для Европы, да и для Азии, — это Чайковский, Лев Толстой, Чехов, Гоголь, Шостакович, Менделеев, Достоевский… То, что входит в алмазный фонд человечества. Между прочим, совсем не мало.