Листья коки

Суйковский Богуслав

Синчи не ждал ответа Фелипилльо, так как его гораздо больше интересовало совещание белых вождей.

— Я не верю тебе! Сам большой белый вождь обещал мне спасти Иллью. А слова вождя верны, как кипу. Не было бы никакого порядка, если бы люди не верили слову вождя.

— Дурень! — Фелипилльо перевалил языком во рту комок коки. Ему не хотелось ни разговаривать, ни думать. — Дурень! Ты просто не представляешь себе, что такое белые.

— Ты знаешь их язык, Фелипилльо, подкрадись, послушай. Может, они все же говорят про Иллью?

Переводчик лениво зевнул.

— Не стоит. Глупый простофиля,

ты ничего не понимаешь. А я знаю, о чем они говорят: «Слушаюсь, сеньор генерал! Слушаюсь, ваша светлость!»

— Что это значит?

— Не твое дело. Достаточно того, что это знаю я. А падре Вальверде, их главный жрец, говорит: «In nomine Patris!» Это великое заклинание, но я и его знаю. Глупо, не стоит подслушивать. Да и жарко, наконец, и мне не хочется, а потом эта охрана…

Синчи знал, что охрана не помешала бы ему перебраться через ограду, что он сумел бы подползти и подслушать, однако ему неведом язык белых. А Фелипилльо уже засыпал, сытый, снедаемый скукой, осоловевший от листьев коки. Он, Синчи, так и не узнает, о чем говорят белые.

Фелипилльо был прав, утверждая, что белые говорят не об Иллье, но ошибался насчет остального. Потому что в тот день совещание — а Писарро созвал чуть ли не всех офицеров и грандов — проходило с большой серьезностью и в полной тишине. Впрочем, Писарро не интересовался ничьим мнением, не допускал никаких возражений. Он ознакомил присутствующих с создавшимся положением и начал отдавать краткие, но четкие распоряжения.

Поэтому и ответы были короткими.

— Слушаюсь, сеньор!

Дольше других говорил только падре Вальверде.

— Замысел этот хорош и угоден богу, так как он сулит быструю и легкую победу над этими исчадьями сатаны. Но если бы всемогущий в своей бесконечной милости бросил свет истинной веры на этого Атауальпу…

— Ну, тогда и наш план не понадобится!

— Но так не будет.

— Мы не можем заранее знать, где и когда господь соблаговолит проявить свое могущество и милость, — не слишком уверенно отозвался духовник, возводя глаза к небу.

— Завтра увидим. Но уповать на чудеса не будем, поэтому, сеньоры, займитесь своими людьми. Они должны отдохнуть, быть сытыми и держать оружие в полном порядке. А утром дать им соры, пусть пьют вволю.

— Они позабудут об осторожности.

— За это отвечают офицеры. Отвечают своей головой.

Падре Вальверде снова нерешительно вмешался в разговор.

— А не стоило бы такой важный, я бы даже сказал, исторический день начать с торжественного богослужения?

Писарро на минуту задумался, потом со значительным видом кивнул.

— Хорошо. Только покороче. После мессы, падре, нужен гимн «Exsurge, Domine».

— Правильно. Это поддержит дух солдат…

— Наши солдаты не нуждаются в ободрении. Их скорее приходится сдерживать. Да и не о них речь. Я думаю о том, чтобы снискать расположение неба. То, что мы замышляем, опасно, но совершается во славу господа, поэтому мы можем рассчитывать на его благословение.

— Я гарантирую его вам, ваша честь! — серьезно ответил патер.

Испанцы, возбужденные вином и сорой, вели себя на богослужении не слишком благочестиво.

В Новый Свет устремлялись всякого рода авантюристы, все те, у кого совесть была не чиста. Тем самым многим из них удавалось ускользнуть от внимания властей, проявлявших к ним повышенный интерес. Их гнала в неведомые края жажда приключений, мечты о господстве, но чаще всего главным побуждением являлась склонность к анархии и жажда обогащения. Если что-то и воодушевляло их по-настоящему, то, пожалуй, лишь созерцание награбленной добычи. Это были в большинстве своем опытные вояки, ветераны многочисленных битв, которые, когда нужно, умели упорно сражаться, но могли не колеблясь пойти на любое вероломство, обман, измену, если только это помогало осуществлению их планов.

Среди людей Писарро находилось немало сподвижников Кортеса либо участников экспедиции Бальбоа, а те, кто не ходил с этими завоевателями в Мексику и Панаму, о том, что там делалось, знали по рассказам очевидцев, Они не считали индейцев людьми, и для них самым выгодным промыслом служила торговля невольниками. Соблюдать законы, иметь совесть и честь, хранить верность обещаниям по отношению к краснокожим? Как бы не так! Ведь в глазах завоевателей аборигены Нового Света были ничем не лучше скота.

Сам Писарро, невежда и пройдоха, пресмыкавшийся перед королем, но заносчивый с грандами и идальго, которые зависели от него, человек, открыто и нагло обкрадывавший даже своих товарищей при дележе добычи, почти ежечасно доказывал, что здесь — на новой земле, царит один лишь закон — закон силы. Сильным же оказывался тот, кто умел обмануть, перехитрить, обвести вокруг пальца.

Хотя экспедицию Писарро сопровождало несколько духовных лиц и основной, громко провозглашаемой целью ее было обращение варваров-язычников в истинную веру, цель эта, однако, откладывалась на будущее. Патер Вальверде оставил за собой право стать епископом покоренных земель, а пока что у них шла грызня с Писарро из-за добычи, захваченной в языческих храмах. Он доказывал наместнику, что эти богатства должны принадлежать католической церкви…

Подробности предстоящей в этот день операции не были известны всему войску. Все знали только, что Писарро собирается хитростью одолеть индейцев. Воины подтянулись, четко построились, решительные и готовые к схватке. Быть может, не требовалось даже вина, достаточно было сказать им, что настала решающая минута. Ведь самый недалекий наемник понимал: или они победят и тогда станут могущественнее испанских грандов, или всем им конец. Возврата нет: за ними устремится многотысячное войско, перед ними снова окажутся знойные, почти непроходимые прибрежные леса, через которые они продирались сюда совсем недавно. Значит, необходимо победить. Как? Об этом пусть позаботится Писарро. Их дело — точно и без промедления выполнить приказ.

Перед главными воротами Кахамарки, как раз с той стороны, откуда приближались индейцы, простиралась большая площадь, место народных игрищ и сборищ. Здесь же производился обмен товаров — единственная форма торговли, известная в Перу. С трех сторон площадь обступали просторные, пустые в эту пору года амбары, загородки для лам, которых пригоняли сюда для стрижки или на убой, постоялые дворы. Над площадью и всей прилегающей к ней местностью господствовали испанские пушки, которые установили на городских стенах. Эту площадь и выбрал Писарро.