Листья коки
Шрифт:
— Белые? — Синчи испуганно смотрел на властелина. — Белые? Ну, к земле…
— Да, к земле. Они осквернили нашу землю. Попирают наши законы. Ты сам это видел. Грабят даже храмы, срывают золото с самых священных мумий наших предков. Бесчестят женщин и даже девушек, не достигших супружеского возраста. Захватывают стада лам. Убивают только самок. Потому что любят нежное мясо. Какое слово они употребляют чаще всего? Ну, говори, какое?
— Не знаю, сын Солнца. Может… бог?
— Нет! — Тупак-Уальпа засмеялся тихо, но с иронией. — Нет! Они чаще
Синчи смотрел на властителя, не произнося ни слова, но по его лицу можно было видеть, что он не понимает.
Повелитель мира начал благосклонно объяснять ему:
— Кем ты был? Ага, часки. То есть ты не добывал руду в шахтах, не пас стада лам, не ткал шерсть. Но у тебя было все, что тебе нужно, ты имел оружие, теплую одежду. Откуда? Потому что ты был частицей Тауантинсуйю. Понимаешь? Тауантинсуйю — это как бы айлью всех айлью. Ты отдавал свой труд как часки, а другие спали ночью спокойно, но кормили тебя. Кто-то производил для тебя шерсть. А кто-то — металл. Все работали сообща и делили все поровну.
— Ты справедливо говоришь, сын Солнца, у меня было все.
— А о земле никто не говорил «моя». И о стадах. Земля и скот принадлежали только Тауантинсуйю. Понимаешь? Это был наш закон. Самый лучший. А эти белые признают только насилие и грабеж. Нам не нужны их законы. И поэтому белые должны погибнуть.
— Белые погибнут, если ты прикажешь, сын Солнца.
— Да. А поэтому ты пойдешь ночью к инке Манко.
— Пойду ночью, сын Солнца. Но инка Манко направился к югу, а белые будут идти от Гуамачуто.
— Эти белые не соединятся с основными силами так быстро, Манко сумеет их настичь до этого… Иди! Свою девушку ты будешь искать потом.
Глава тридцать третья
Писарро торопился и все время погонял носильщиков, тащивших добычу. Ему не терпелось скорее очутиться в сказочном Куско, окончательно завладеть всей страной, успокоить своих людей, почувствовать себя здесь хозяином.
Хотя солдаты и даже наиболее верные приближенные всегда видели Писарро спокойным, хотя он и смеялся над индейцами, по-прежнему отступавшими без сопротивления, но сам от себя не скрывал опасностей и не мог избавиться от страха.
Они шли все вперед — горстка людей; затерянные в огромном краю, отрезанные от моря высочайшими горными массивами, они словно очутились в какой-то заранее подготовленной ловушке. Правда, в его руках — король индейцев, от имени которого он отдает приказы, какие только захочет, но вот уже несколько дней они идут по обезлюдевшим местам, покинутым всеми, встречая на своем пути сожженные склады, и даже колодцы оказываются засыпанными землей. В этой таинственной стране все совершается по приказу свыше, все исходит от какой-то центральной власти.
Значит, кто-то отдал приказ, чтобы население покидало обжитые места и уничтожало все до прихода белых. Кто-то организует сопротивление, возможны неожиданности, кто-то, видимо, не покорился… Фелипилльо, прежде чем отправился с де Сото на Акору, узнал его имя: инка Манко. Проклятый дикарь! Нужно заняться им всерьез.
Писарро созвал на совещание офицеров и идальго. Явился также и де Сото, который прибыл в лагерь почти одновременно с Синчи, вопреки предсказанию Тупака-Уальпы. Наместник был в доспехах, видимо, для того, чтобы подчеркнуть всю серьезность ситуации. Однако совещание он проводил спокойно.
— Сеньоры! Деревушку, которая расположена перед нами в долине, обследовал дон Хуан Рада, и я уверен, что он сделал это серьезно и основательно.
— Разве кто-нибудь сомневался в том, что я добросовестно выполняю свои обязанности, сеньор наместник?
— В данном случае — нет. Итак, деревня пуста. Собаки-язычники бежали, захватив с собой все съестные припасы. Вокруг не видно ни одной ламы. На сколько дней хватит нам того количества скота, которое мы гоним за собой, сеньор Кандиа?
— Самое большее на три-четыре дня, ваше высочество.
— Именно. Поэтому я приказываю: мой брат Эрнандо отправится по долине направо, сеньор Альмагро — налево. С ними — вся конница. Они встретятся у подножия той белой горы, что виднеется на юге. А мы с пехотой и артиллерией выступим сегодня ночью.
С самого начала похода Писарро обычно придерживался одного твердого правила: ночью обоз остается на месте, выставляются удвоенные караулы. Поэтому офицеры переглядывались, не скрывая своего удивления.
— Ночью, ваше высочество? — осмелился спросить Хосе Мариа де Эскобар, влиятельный гранд и поэтому более смелый, чем остальные.
— Да, ночью. Сейчас почти полная луна, поэтому будет хорошо видно. Эти краснокожие дикари, вероятно, уже знают, что белые ночью не воюют. Именно поэтому мы и выступим ночью. Где-то поблизости эта собака, этот ублюдок дьявола Манко. Может, ночью нам удастся схватить его. Конница должна отрезать ему пути отступления и захватить его в плен. Если это не удастся, то мы по крайней мере завладеем стадами лам.
Молчавший до сих пор Диего де Альмагро, второй руководитель экспедиции, до глубины души оскорбленный тем, что Писарро предварительно с ним не посоветовался, сказал с явной иронией:
— А наш обоз? Эта толпа невольников, несущих добычу, и эти… хм, пленницы?
— Они, разумеется, отправятся вместе с нами.
— Хм, могут возникнуть известные трудности. Некоторые женщины очень измучены.
— Какое мне дело? И стоит ли вообще говорить об этом? Такого товара полно в каждом селении. Найдутся и другие. Если какая-либо не может идти, так черт с ней!
— Вы прикажете их оставить, ваша милость, чтобы они могли уйти, куда им вздумается?
— Нет, разумеется. Я вовсе не хочу, чтобы они рассказали своим соплеменникам о нас. Пусть о них побеспокоится мой несравненный Луис.