Листья коки
Шрифт:
На дорогу в Гуамачуто, по которой должен был идти Писарро, Синчи вышел значительно южнее, чем нужно было.
Он сделал это намеренно, потому что испанцы собирались отдохнуть в Гуамачуто два дня, но теперь уже, наверное, находятся по дороге на Куско. Идут они медленно, так как невольники, нагруженные добычей, еле тащатся. И он, бегун, легко их нагонит.
Но Синчи просчитался. Когда он добрался до большого тракта, то понял, что белые еще не проходили. Проверить догадку было нелегко, так как все окрестности совершенно опустели. Люди бежали в панике — об этом говорило брошенное
— Так приказал инка, что проходил здесь с войском, — объяснил ему единственный оказавшийся поблизости человек, старый начальник караульного поста. Синчи застал его около сторожки, когда тот сидел в тупом оцепенении и жевал листья коки. Он даже вздрогнул, увидев старика. Почудилось на мгновение, что снова вернулись прежние времена, что он — часки в долине Юнии, что может сейчас побежать в горы, в сторону Кахатамбо, может увидеть Иллью…
— Знатный инка, — бесстрастно продолжал старик. — Может, он даже анки, один из сыновей сапа-инки. У него золотые серьги, и золотые латы, и золотой шлем. Он всем велел уходить в горы. Не оставлять ничего из еды. Когда придут белые, пусть жрут камни.
— Почему ты остался?
— Я уже стар. Далеко не уйду. Я здесь жду, наблюдаю, а когда придут белые, подожгу сторожку. Нельзя, чтобы она им досталась.
— Они убьют тебя за это.
— Убьют. Не все ли равно? А когда инка Манко увидит сверху сигнал, то будет знать, что белые уже здесь.
— Инка Манко?
— Да, так его называли воины. Я его не знаю, родичей сына Солнца много, но этот казался очень сильным.
Синчи недолго раздумывал. По дороге впереди белых идут какие-то войска, кто-то поднимает народ, кто-то отдает приказы. Приказ в Тауантинсуйю — это все. Он наверняка будет выполнен. А белые придут в пустынные места, где не найдут продовольствия. Это подорвет их силы. И тогда, наверное, инка Манко или сам сапа-инка Тупак-Уальпа отдадут другой приказ — выступить. Тут уж белых не спасут ни их громы, ни большие ламы.
Надо, однако, чтобы сапа-инка Тупак-Уальпа знал обо всем И о том, что произошло в Акоре, и о войске инки Манко. То есть нужно вернуться в главный лагерь белых.
Синчи нашел лагерь на расстоянии одного дня пути около обычного скромного тамбо. На плоскогорье, где проходил тракт, даже воды не было, ее приходилось носить издалека, снизу.
Испанец часовой задержал Синчи, но тот не убегал, не сопротивлялся, напротив, смело подошел к мушкетерам и показал им свою золотую бляху, знак высокой должности.
— Что эта вонючка тебе показывает, Хосе? — лениво спросил солдат, сидящий на придорожном камне.
— А черт его знает. Золотая бляшка, а на ней какие-то знаки.
— Золотая! Так дай язычнику по шее и забери ее.
— Э-э, а он так показывает, будто хочет пройти в лагерь к тому ихнему вроде бы королю. Может, какой дворянин или еще кто?
— А нам какое дело? Бери золото, и все.
— А я боюсь. Писарро приказал, чтобы не дразнили ни краснокожую обезьяну, ни его людей. Шляются эти длинноухие рядом с нами, в ушах — такое богатство — и ничего, нельзя. И девок их не тронь. Нельзя.
— Ну, если боишься, так пусть этот ублюдок жида и цыганки ползет к своему господину.
Махнув рукой, испанец дал понять Синчи, что он может пройти, небрежным жестом указал направление.
— И такая языческая обезьяна носит на себе золото, стоящее не меньше пяти дукатов. Хосе, друг, ведь околеть можно со злости!
— И у нас будет золото, не волнуйся. И не какие-нибудь бляшки. В этом Куско, небось, и крыши из золота. А Фелипилльо говорил, что главный храм там называется Золотым. Так из чего же он может быть сделан, как не из золота? Ох, друг, как подумаешь… Я пятнадцать лет воюю, сколько уже этих земель истоптал, с кем только не сражался, и всегда в кошельке или медяки, или пусто. А теперь вот по-другому. Золото.
— У тебя его пока нету. Жди, когда разделят добычу. А там — для короля, для церкви, для благородных идальго…
— Чтоб их чума взяла!
— Не озолотишься тем, что тебе из милости выкинут.
— Да… Так обойдемся и без их милости. Чего нам стоит? Сядем на коней, поедем в ближайший город и возьмем все что захотим. Пусть потом меня Писарро ищет и преследует. Поедешь со мной?
— Конечно… Краснокожие твари напуганы… Но ты про Писарро так не говори. Это тебе не какой-нибудь простак. Говорят… говорят даже, что он колдун. Знаешь, почему он все время велит приводить к себе пленниц, и только девушек? Потому что он пьет их кровь, поэтому он знает, кто о чем говорит в лагере.
Хосе в испуге оглянулся на тамбо. Только через некоторое время он осмелился возразить:
— Э-э, сказки! Патер Вальверде все время с ним. А пленницы живы. Их при нем уже что-то около дюжины. Я сам видел.
— Не знаю. Так люди говорят.
Синчи только вечером смог выбрать момент, когда Тупак-Уальпа находился в своей резиденции, и дал ему отчет о своем путешествии.
Властелин выслушал спокойно, с каменным лицом.
— Только одной деве Солнца удалось бежать?
— И та бросилась со скалы, сын Солнца.
— Ее имя не будет забыто. Я прикажу аравакам воспевать ее вечно. Но другие… Другие должны умереть. Понимаешь? Ты говорил об инке Манко. Это младший брат Уаскара, то есть мой враг. Но с тем, что девы Солнца не могут быть наложницами белых, он тоже согласится. Пойдешь ночью и найдешь его. Пусть нападет на тех белых, что идут из Акоры.
— Сын Солнца, по твоему высочайшему повелению я должен был искать свою девушку, Иллью из Кахатамбо. Потому что я… я…
Тупак-Уальпа жестом остановил его. Говорил мягко, но властно.
— Ты мне передал слова жрицы Кафекилы. Но, видимо, сделал это неосмысленно, как простой часки. Повтори еще раз, что она говорила о белых.
Синчи низко склонил голову и послушно ответил:
— Дева Солнца Кафекила велела повторить эти слова: к чему прикоснутся белые, то осквернено. И еще: белые — это грабеж, насилие и убийство. Белые — это попрание исконных, извечных законов Тауантинсуйю.
— Хватит! — прервал Тупак-Уальпа. — Повторил, теперь думай. К чему прикоснутся белые, то осквернено. К чему все время прикасаются белые?