Литания Демона

Дьяволы прятались в самых укромных альковах Эдема, окруженных чащами из роз. Сад приютил сладость дарованных ими искушений, которые, раскачивая томные вибрации бриза, склоняли ко греху вздох

нежной груди. Она распускалась, расцветая и украшая черные арки обсидиановых балдахинов из терний, что кутали шипами пологи медовых губ: облекаясь в наркотический ихор медных чаш, они, как змеи, расползались влажными языками по шелку кожи, дрожащей от трепета предчувствия. Благовония парили, разносясь опиумными клубами над фимиамами вечной, незабвенной похоти. Первый дьявол, облаченный в пелену струящихся кровью фонтанов, лоснился подобно плоду, что, свисая тяжестью налитой соком мякоти, развращал спелую блудницу поцелуя. Второй же дьявол плескался в ручье, играя бликами на приторно-сладких брызгах, – они, отскакивая от девственной пены водопада, летели к вращающимся в опьянении воронкам, поглощаемые ими подобно тому, как траур бархатной занавеси приоткрывает ложе страстных любовников, обласканное скорпионами. Третий дьявол, раскачиваемый на плодоносных лозах, вкушал яства и яды, и то, что представлялось соблазнительным в его иллюзорных миражах, оказывалось трупным и зловонным, когда прозрачный край завесы спадал, обнажая истины, как тело, извивающееся в своей порочной наготе, услаждаемое самыми кощунственными удовольствиями.

Эдем был полон дьяволов. Он прятал их в своих терпко-развратных садах, насаживая на пики кольев и жал распухшие от пунцового возбуждения бутоны, – когда их лепестки встречались с невесомыми парфюмами эфира, они содрогались от конвульсивной красоты садизма. Дьяволы обитали в раю, приглашая к благоденствию греха непокорные сонмы лоз, цветущих в инфернальных наслаждениях.

Лесть спазмов ласкала съеденные пороком бутоны, благоухая в девственных увечьях,

И мякоть пульсировала, отравляя лживую невинность, которая растекалась, ублажая грехи

Окутанного пьянством рта, – он погружался в сладкие мессы, лизал поволоку из медовых терний,

Которые ранили язык заточенными шипами: их острие поднимало блаженные рясы удовольствия,

Клубясь среди фантомных верениц миражей, что, утопая в лоснящихся влажным блеском фруктах,

Дурманили сладчайшими шлейфами укор пленительных капканов, реявших в гроздьях экстаза:

Они были и дьяволом, и жертвой, грезя о запретном плоде, украшавшем древо познания,

В чьих темных кронах затерялись змеиные хвосты, жаждущие обволочь эйфорией рощи Эдема.

Бондаж сумрачно-ядовитых садов расползался, как змеи, будоража гибкими веревками

Созревшие плоды, ниспавшие во тьму гроздьями чувственных желаний.

Вкус их запретных увлечений скользил меж пышностью и ленью,

Когда, съедая аромат, буря прельщалась агонией и наслаждалась грацией ее ненастий.

Руины фруктовых деревьев и кладбища из лоз, сплетенные с извивами змеиных стеблей,

Увлекали развращенные близостью скорпионов удовольствия, которые возлегли

На панцири, облаченные в шипастые ошейники: прикоснувшись к цитрусово-сандаловым грезам,

Они льнули к блажи роковой, вкусив отраду порочных игрищ, восславленных в пиршествах пут.

Окутав бархат бордовых затмений, соблазны и экзекуции очаровывали угрозы,

Изверженные из голодного жерла сада, и испаряли ядовитость экзотическим дурманом,

Который расползался в блеске опаловой чешуи, как ныряющие в лепестки плети.

Нежась в дурмане, они злокозненно трепетали, извиваясь в запретных соблазнах греха,

И пьяные фрукты опускались под тяжестью их табу к рощам жал и шипов,

Которые, окутывая толщу тел, пеленали шелковыми вуалями медовые тенета пыток.

Роковыми прелестями возбуждая, греховные аппетиты зрели в струях вуали, развевающей

Эфемерные удовольствия, которые, очарованные дивной экзальтацией целомудренных утех,

Ласкали зрелую истому плода, что, соками налившись, кроваво-мускусный соблазн источал,

Хулу и ересь возлюбив, как самый прелестный бордель, явившийся из цветущих объятий:

Они, скованные переплетениями колючих стеблей, благословляли каждый ласковый вздох,

Рожденный из увитого гадючьими хвостами алькова, разросшегося агатовыми шипами и грехами.

Как ярмарки блаженства, расцветающие на обнаженной впадине бедра,

Замирала гадюка, извиваясь в густой влаге меда и лелея налитые зрелостью плоды:

Они набухали развратным вкусом, искушая опьяненное вакханалиями благоухание,

Смакуя прикосновения дьявольских языков, скатывающихся приторным наркотиком

По коже, впитавшей вкус греха, – напиток ее прелестной юности

Был свеж и чист, подобен той необъятной меланхолии, что, рождаясь в муках,

Грезила о совершенных землях, чьи просторы затаили идола зла.

Мучениями пыток в блаженных альковах угрожали жертвоприношения цветов,

Узурпируя экзекуцией благоухающие оргии терний, – нектар их шипов, как аперитив,

Блудной потенцией экстаза возбуждал соблазнительные желания, несомые насилием вуалей,

И раскрывшиеся лепестки хищно расцветали, змеям подобные, что лелеяли райские запреты.

Их стебли тянулись к чудовищным вереницам, шевелящимся в томных конвульсиях агонии, —

И возвышенное, и земное полнилось отравленными семенами жизни, которые расцветали

На деревьях, опутанных лианами черных змеиных хвостов: они лелеяли зло, обитавшее в Эдеме,

Дабы, наслаждаясь его розовыми плодами, вкушать ересь первородного греха.

Язык змеиный обласкивал цветения амброзии в бутонах зла,

Распускаясь агонией связываний, которые обтекали лепестки,

Что раскрывались навстречу лобзаньям райских нег, воспетых подчинениями.

Идиллии Эдема влекли к змеиным удовольствиям и заражали грехом

Блуждающие в сонмах розовых лепестков тела, которые, изнемогая в объятиях кнутов,

Испивали чаш отравленные нектары и нежились среди порока,

Искушенные жестокими богохульствами сада, дьяволам подобного, —