Литература и фольклорная традиция, Вопросы поэтики

Медриш Д Н

Однако сближать, а тем более отождествлять сказочные чудеса с научным предвидением не следует. Угадывание каких-либо конкретных научных открытий будущего не входит в прямые функции сказки, это результат непредвиденный и непроизвольный. Значимость сказочного вымысла шире этих удивительных совпадений, чем бы они ни были вызваны. Объективности ради и на этот раз обратимся не к фольклористу и не к литературоведу, а к выдающему кибернетику У. Р. Эшби, который, объясняя некоторые принципы устройства мироздания, заметил: "...мир вокруг нас оказывается чрезвычайно богат ограничениями разнообразия. Мы настолько знакомы с ними, что принимаем большинство из них как должное и часто даже не замечаем, что они существуют. Чтобы представить себе мир, лишенный своих обычных ограничений разнообразия, нам пришлось бы обратиться к волшебным сказкам или к "сумасшедшему" фильму, а ведь даже

в них отсутствует лишь некоторая часть всех ограничений.

Мир без ограничений разнообразия был бы полностью хаотическим" 14.

Современная наука то и дело сталкивается с непривычным, причем количество таких встреч неуклонно растет. Вот что заявляет в этой связи ученый, занимающийся проблемой жизни, в предвидении новых открытий: "Можно ожидать, что один из аспектов тех новых законов, которые при этом должны быть установлены, будет связан с радикальным изменением представлений о вероятном и. невероятном"15. "Немотивированные" правила, действующие в сказке,-это, по сути дела, продиктованные внутренними законами сказки ограничения разнообразия, но ограничения "сумасшедшие" с точки зрения здравого смысла. Чтобы проиллюстрировать это, попробуем произвести своеобразную трансплантацию художественно текста: сделаем "пересадку" отрывка из литературного произведения, и притом произведения очень близкого фольклорной традиции, в народную сказку. Вот этот текст:

Лучше нет простой, природной

Из колодца, из пруда,

Из трубы водопроводной,

Из копытного следа,

Из реки какой угодно,

Из ручья, из-подо льда,

Лучше нет воды холодной,

Лишь вода была б вода16.

Почти все изложенное в этом тексте для сказки вполне приемлемо: не только колодцу, но и, по всей вероятности, водопроводной трубе нашлось бы место у современного сказочника (некоторые сказочники советской поры разрешают ведь -своим героям говорить по телефону),-пить можно отовсюду, но только не из копытного следа! Нарушивший этот запрет, ino непреложно действующему в сказке закону, немедленно превратится в козленочка.

Хотя распространенное мнение о том, что волшебная сказка среди других сказочных жанров наиболее фантастична, вполне справедливо, оно далеко еще не выражает специфики необыкновенного в этом жанре: специфика эта требует не столько количественной, сколько качественной характеристики. Обратимся к примерам.

Летающий ковер, очевидно, невероятен не в большей мере, чем летающая жареная куропатка. Однако с первым мы неоднократно встречаемся в волшебной сказке, тогда как вторая уместна только в сказке-небылице. Героиня небылицы может, например, снять с себя голову, чтобы расчесать волосы, а герой спуститься с неба, держась за дым. Подобные ситуации волшебная сказка допускает только в присказке и концовке (эти элементы сказочной рамки сближает со сказкой-небылицей их пародийный - по отношению к волшебной сказке-характер). Основное повествование для них закрыто. Интересные наблюдения на этот счет находим у румынского фольклориста Николае Рошияну17. Фантастичен и "перевертыш": там говорят о том, что деревня едет мимо мужика, прекрасно понимая, что в действительности все происходит наоборот. В сказке волшебной герой едет, как положено, мимо ворот, но и сам герой, и конь его, и царство, где они находятся, и ворота подчиняются особым законам, многозначным и значительно более сложным, чем принцип "перевертыша".

Как и перевертыш, сказка-небылица повествует несуразные вещи о предметах привычных и на необыкновенность не претендующих; неправдоподобие их однозначно и обнаруживается ежесекундно, не требуя переключения в иную систему измерений: из песку веревку не совьешь-не пенька, за дым не уцепишься-не веревка, конь, рассеченный пополам, не бегает-бегает целый, жареная куропатка не летает-летает живая. Немецкая пословица как бы комментирует эту истину: "Gebratene Tauben fliegen einem nicht ins Maul" ("Жареные голуби сами в рот не летят"). Небылица только развлекает, волшебная сказка еще и увлекает в свой мир. Волшебная сказка-это особый мир, небылица остается в обычном мире, повествуя о том, что в нем совершенно невозможно, Не удивительно, что Салтыков-Щедрин, желая показать всю-безграничность царящего в обществе беззакония, обращается к небылице. И тогда оказывается, что соблюдение закона находится в ведении людей, каждый из которых "в невозможности возможность найдет, из леску веревку совьет да ею же кого следует и удавит"18.

Волшебная сказка переносит слушателя в мир, в которою происходят вещи необычайные. Жар-птицы нет на земле, как нет Сивки-Бурки и Яги. Но если бы

иное царство существовало, то в нем обитала бы Жар-птица, и, если уже допустить,. что Жар-птица существует, то она существует именно в таком, и ни в каком ином виде и питается, конечно, жемчугом. В волшебной сказке необычайное не выводит за рамки системы - оно эти рамки образует. Обыкновенный ковер не летает-летает волшебный. В небылице и перевертыше есть. "да-нет", но она не знает "если"-того самого "если", которое и делает мир волшебной сказки таким устойчивым,. цельным и осязаемым.

Мы столкнулись с необходимостью разграничить два аспекта модальности сказочного повествования. Встречающаяся у многих народов формула сказочного зачина - "было - не было" довольно точно передает эту двойственность: было,. если представить себе существующим тот сказочный мир, которого нет и никогда "не было". (Отсюда ясно, что всякое деление сказочных событий на "реальные" и "фантастические" противоречит самой природе волшебной сказки, основным, принципам ее отношения к действительности). Вымысел, "складка" - таково отношение сказочного слова к действительности и это - модальность внешняя. Наряду с этим сказочное слово вступает в определенные отношения с событиями, происходящими непосредственно в сказочном мире. Это-модальность внутренняя, "Сказке не верят, но ей доверяют, ей. отдаются, испытывая "npи этом всю силу воздействия настоящего искусства"19,-так определяет характер сказочного вымысла В. А. Бахтина. По существу, о двух аспектах сказочной модальности толкует и Е. М. Неелов, когда замечает,. что сказочная реальность "создается соотнесением двух возможных точек зрения на мир сказки.-"глазами героя" а "глазами читателя"20.

В народной сказке внешний и внутренний аспекты модальности различаются четко. В литературной сказке-на фоне фольклорной традиции-происходят смещения. Границы волшебного мира размываются, становятся проницаемыми, и тогда то принципы внешней модальности проникают в сказочное царство, то, напротив, реальная действительность начинает восприниматься сквозь сказочную призму. Как в характере модальности, так и в структуре речи особенности той или иной литературной сказки потому и значимы, что они воспринимаются на фоне фольклорной нормы.

Каковы же основные правила повествования в народной волшебной сказке?

Единство сказанною и сделанною в волшебной сказке

Сюжетному фольклорному эпосу присущ принцип прямого разрешения конфликта: конкретное действие дает толчок событиям, а завершается произведение по справедливому замечанию Н. И. Кравцова, в тот момент, когда "героям не нужно больше действовать"21. Сказка принципиально избегает всего, что не-действие. Описаний в сказке, по общему мнению, нет; попытку опровергнуть это положение, предпринятую М.. К. Азадовским, едва ли можно признать удачной, на что указал Д. С. Лихачев: "Статических моментов сказка не знает"22.

Последовательность действий в волшебной сказке определенна и неизменна23.

Насыщенность действием и строгая последовательность событий выделяют сказку в ряду других нарративных жанров. В фольклоре различных народов композиция сказки, как правило, компактнее и динамичнее, чем это наблюдается в эпосе24. В большой степени это объясняется заведомой нереальностью происходящего в сказке. В героических песнях- именно из-за их правдивости-много "лишнего": мотивировкой для введения того или иного эпизода, персонажа, детали служит уже то, что "так было". В сербской песне о царе Лазаре, например, перечисляются все, кто сидел справа от Лазаря, и все, кто расположился слева от него-всего около двух десятков имен, хотя действовать будут лишь воевода Милош, два его побратима и предатель Вук Бранкович25. Подобной избыточности сказка не знает-она назовет лишь тех, кто действует. Пейзаж как таковой, например, упоминание деревьев, если они окажутся на пути героя, в сказке неуместен в такой же степени, в какой неуместными были бы ж языке первобытных людей наименования деревьев, не играющих никакой роли в их жизни, - не полезных и не вредных26. Это - один из примеров того, в какой мере невероятная па отношению к действительности сказочная реальность верна собственным ограничениям, имеющим, однако, - при всем внешнем сходстве-уже не житейски-утилитарную, а художественную основу. Естественно, что литературное произведение, опирающееся на сказочные традиции, может следовать различным компонентам сказочной структуры с неодинаковой точностью. При этом введение новых реалий будет восприниматься как отклонение от нормы в гораздо меньшей степени,, чем введение новых функций или хотя бы изменение в последовательности функций, уже известных народной сказке27.