Литература мятежного века

Федь Николай

Он помолчал.

– Вот и ваш сочинитель, лауреат премии "России верные сыны" название-то какое!
– все отправляет в прошлое, оставляя только тот порядок вещей, который сложился на сегодняшний день после 1991 года. Не кажется ли вам, что эти, простите, "России верные сыны" - в большинстве своем подкрашенные розовой краской "новые русские", т. е. глашатаи литературного либерализма. Почти все они владеют кто газетой, кто журналом, кто институтом, хотя к настоящей науке и литературе - никак. И все горой стоят за народ, только за какой народ. Недавно несравненный Александр Андреевич Проханов бодро провозгласил на первой странице своей газеты "Завтра" (июль 2002, № 28): "Если тронете Путина, врежем!" Правда, год спустя запел иное в публицистике, но не в романах ("Господин Гексоген").

Но позвольте спросить: кому собирался "врезать" сей хитроумнейший и храбрейший господин? Народу, изнемогающему от путинских "щедрот", или своему сподвижнику Г. А. Зюганову? Но последнее невозможно, особенно

после недавнего заявления ("Завтра", № 52 (421) председателя КПРФ, выдержанного в лучших традициях трагикомического жанра.

Вот что он поведал: "У Александра Проханова редкий дар предвосхищения событий. Его первая работа, с которой я ознакомился, "Трагедия централизма" предупреждала всех нас, что потеря единого управления страной будет означать трагедию для всех (...) Сегодня он выпустил роман-набат. И если мы услышим его новый призыв, то справимся с трудностями (Sic!). Мы понимаем, что потеряно целое десятилетие, никто нас не ждет в новой (?!
– Н. Ф.) цивилизации, разрушены базовые отрасли. Необходимо предпринять серьезные усилия для того, чтобы выбраться из этой ситуации. Да, сегодня Кремль не правительственный орган, а скорее новое землячество. Да, сегодня правительство не отражает национальных интересов, разрушены базовые отрасли, социальная сфера. И удары наносятся с прежней методичностью. Страна гибнет. Но я уверен, мы остановим этот разрушительный процесс, прочитав новый роман ("Господин Гексоген") Александра Проханова". Кроме всего прочего, доктору наук следовало бы знать, хотя бы понаслышке, - если уж он вознамерился судить об этом предмете, - что "искусство не требует, чтобы его произведения принимали за действительность" (Людвиг Фейербах), а тем более строить государство по рецептам, изложенным в литературных опусах. Точно также, извините за трюизм, непростительно ставить знак равенства между искусством и политикой, хотя они часто тесно переплетаются друг с другом. Но дело не только в способности суждения, не менее важно другое. Изображая Проханова в виде ясновидящей Кассандры последнего тысячелетия, Геннадий Андреевич ставит под сомнение неосуществимость своего предприятия по выводу страны из тупика, уповая на воздействие романа пусть даже гениального.

Достойно великого сожаления, что на представлении сего весьма сомнительного по форме и содержанию сочинения блистательно отсутствовал Юрий Поляков. Однако ж наиболее прославленные умы в купе с яркими сынами отечества (Станислав Куняев, Геннадий Зюганов, Владимир Бондаренко, Александр Проханов, Дмитрий Язов, Владимир Личутин) предстали перед публикой всех возрастов и наречий в ЦДЛ (19 декабря 2001 г.). "Да, про наших патриотов есть немало анекдотов" (Дягилев).

Вскоре, однако, стало известно, что пребывающий по причине необычайно секретных поручений на брегах Днепра, в граде Киеве наш Цицерон, то бишь Виктор Степанович Черномырдин придерживается несколько иного мнения на сей счет. "Кто такой Гексоген и причем здесь Гексоген?
– спросил он и изобразил на лике своем что-то вроде задумчивости.
– В Киеве такого не знают. Сам пан-господин Кучма ничего не ведает об этом предмете... Сейчас много стало таких желающих все что-то возбуждать. Все у них возбуждается там... Вдруг тоже проснулись, возбудились. Пусть возбуждаются! А насчет того, может или не может сочинитель, в смысле писатель, впрямую влиять на историческую судьбу того либо иного государства - об этом я пока не думал... Если есть факты, ну публикуйте их на первых страницах печати. Передайте нам... Покажите мне какие эти факты? Где эти умники? Какие?.. Чешите, извините за выражение, в другом месте... По сему вопросу надо переговорить с зоилом Бондаренко - славнейшим авторитетом на литературном поприще и, обратно же, зерцалом учености, каковым он считается в кругах НПСР"...

Взбешенный сосед не выдержал черномырдинского глубокомыслия и, махнув рукой, грохнул входной дверью.

Не будем, однако, терять нить разговора о нашем сатирике. Ныне творческая судьба Полякова вызывает интерес у многих трезво мыслящих современников - писателей и читателей. Ибо раскрыть существо его как личности и мастеровитого литератора в контексте реального времени - значит понять тип писателя, сформировавшегося в жесточайших условиях социально-политических реалий; в пору, когда общество низко пало и стало грязнее, глупее, жесткосерднее и раболепнее... Литература не замедлила отреагировать на происходящее. Время понизило ее до своего уровня - да и отвернулось от нее. Захваченная врасплох, неподготовленная к жестокой борьбе молодая литературная поросль в полную меру узнала боль разочарований, утрату идеалов, крушение надежд... Жизнь как бы обошла ее стороной, лишив больших чувств, искренности, полета смелой мысли, подменив их кратковременными порывами в соединении с лоскутным миросозерцанием, сшитым из обрезков газетной мудрости и телепередач...

В свое время Н. А. Некрасов написал стихотворение о горестной судьбе человека, на мгновение оторвавшегося от земной юдоли, но тут же и погибшего в битве с действительностью. В чем-то сие напоминает судьбу наших девятидесятников прошлого столетия. Вот они, некрасовские стихи, полные грусти и печали.

Покорись - о, ничтожное племя!

Неизбежной

и горькой судьбе.

Захватило вас трудное время

Неготовыми к трудной борьбе,

Вы еще не в могиле, вы живы,

Но для дела вы мертвы давно,

Суждены вам благие порывы,

Но свершить ничего не дано...

Увы, некрасовская грусть и печаль живет и ныне.Наш кроткий сатирик, пожалуй, лучший представитель молодой литературной когорты, тоже оказался, как увидим, в плену сумеречных иллюзий. Но он приложил максимум усилий, чтобы покончить с ними. И победил, но какой ценой. Об этом чуть позже, а сейчас продолжим прерванный разговор.

Немного успокоившись, я продолжал заниматься изучением жизни и сочинений Полякова. Ему, бесспорно, присуще чувство юмора. Об этом свидетельствует хотя бы такое его безапелляционное утверждение: "...положительный герой - все-таки прерогатива романтической литературы". Смешно? Посмотрим.

В тяжелые времена, в смутные переходные эпохи, когда жизнь напоминает собой ландшафт, усеянный обломками традиций и верований, идеалов и незыблемых ранее норм нравственности, добра, справедливости - идея положительного героя обретает особое значение. "Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только не брался за изображение положительно прекрасного - всегда пасовал. Потому что эта задача безмерная". Достоевский ставил вопрос в широком плане - образ положительно прекрасного человека отнюдь не идеален, но он, как никто другой, воплощает в себе важнейшие идеалы времени.

И тут, естественно, встает вопрос: а каковы у нашего автора жизненные и эстетические принципы? Как я ни всматривался в облик его персонажей, но так и не смог найти четкий ответ на сей вопрос. Тогда прозвучал другой: кто же является покупателем и читателем его быстро исчезающих с книжных прилавков книг? Да все те же действующие лица поляковских сочинений - люди с узкими взглядами на жизнь, обыденным сознанием, то есть та немногочисленная общественная прослойка, которая получила прозвище "новые русские". Тут и комментировать нечего.

Несколько неубедительно звучит и утверждение Юрия Михайловича, будто он является продолжателем сатирического направления в современной литературе: "У меня действительно есть хорошие учителя - Гоголь, Салтыков-Щедрин". Очень хорошо!

Прежде всего, укажем на тот факт, что двойственность в убеждениях обнаруживает в сатирике совершенно неуместную в его ремесле шаткость воззрений на жизнь. Вообще сатира не может замыкаться в кругу общественных курьезов и странностей, к чему склонен Поляков. Далее. Сатира требует от писателя изображения не идеальных людей, а идеала, ибо честное, сознательное отношение к социальной действительности "уже само по себе представляет высшую нравственность и высшую чистоту" (Салтыков-Щедрин). В этом свете чрезвычайно существенно то, что настоящей сатире присущ пафос отрицания осмеиваемого явления, ее критика носит с о ц и а л ь н о-п о л и т и ч е с к и й х а р а к т е р и отличается резкостью, эмоциональностью и бескомпромиссностью. В арсенале сатиры - сарказм, ирония, презрение. Громкий смех сатиры является выражением борьбы, а не примирения, она призвана вызывать чувство презрения и негодования к осмеиваемому явлению. Равнодушие к злу противопоказано сатирику, безразличие губит сатиру. Н. В. Гоголь заметил однажды, что в "Мертвых душах" ему "всякая строка досталась потрясением..." Для того, чтобы высказать свое отношение к реакции, осмеять ее, "нужно, чтоб внутренности дрожали" - говорил Салтыков-Щедрин. Сатирик призван иметь свой идеал, ибо всякое отрицание, чтоб быть живым и поэтическим, должно делаться во имя идеала. Именно это имел в виду Маяковский, когда утверждал, что ""Баня" сделана и показана с точки зрения рабочих..." А с чьей точки зрения ведет осмеяние Поляков? И как понимать его утверждение, что всех-то он одинаково любит (либералов-западников, консервативно-белую и красную идею), а сверх того горой стоит за некую национальную идею? Даже Ельцина порицает: "Сколько горя, сколько бед принес этот человек России" (запомним эти слова о Ельцине) и прочая и прочая. "Ай-да, Юрий, ай-да молодец", - восхитится какой-нибудь профессиональный патриот, не подозревая подвоха в словах Полякова. А его "продвинутые" друзья из "наполовину антисоветчиков" засуетятся: "Ты что, обалдел?.. Ты что, совсем больной?.. Как, ты все просчитал?.." Уймитесь, Юра отменно здоров, все также умен, а з а н е г о в с е п р о с ч и т а л и другие то, что он под прикрытием аморфных лозунгов литературного либерализма добросовестно озвучил.

Как хотелось бы, чтоб это было не так и чтобы этот плодовитый писатель сумел сберечь себя для отечественной литературы. Но сегодня он гнет свое. "В принципе в нашем трагическом бытии очень много смешного, - вскакивает он на своего любимого конька Трали-вали.
– Взять пример с тем же Ельциным. Когда этот человек появлялся на телеэкране в последние свои годы президентства, он был настолько нелеп, смешон, что можно было от смеха упасть с дивана. Но никто не падал, потому что все понимали, сколько бед принес этот человек России и сколько судеб поломалось из-за того, что на переломе веков история втюхала (!) нам такого деятеля". Далее еще круче: "...во главе государства встали люди, место которым или в тюрьме, или в дурдоме, или на интеллектуально-духовный инвалидности".