Литературная Газета 6259 (№ 55 2010)
Шрифт:
Устройством всего дела занималось губернское земство во главе с председателем губернской земской управы господином А.И. Горчаковым, и по окончании всех траурных служб господа земские начальники имели крайне неприятный разговор с генералом Пушкиным, которому прежде было твёрдо обещано, что к полувековой годовщине место дуэли будет указано в точности.
История эта тянулась уже более семи лет, с той самой поры, когда в 1880 году готовились открыть в Москве памятник Пушкину в начале Тверского бульвара – одновременно с этим планировали установить бюст поэта и
Единственное, чем могли обнадёжить Александра Александровича, так это тем, что ими была найдена «одна верная примета», позволявшая устроить панихиду 29 января 1887 года именно на том самом месте, где её служили. Земцы клялись, что теперь-то они добьются отчуждения этого участка и воздвигнут на нём памятный монумент. Они даже показали эту «верную примету» сыну поэта – невысокий деревянный столбик, вкопанный в землю, к которому была прикреплена чёрная доска с надписью, исполненной белыми буквами: «27-го января 1837-го года против сего места упал смертельно раненный на поединке А.С. Пушкин». Правда, кто и когда установил этот знак, оставалось тайной – удалось выяснить лишь то, что появился он уже давно, однако не сразу после дуэли. Когда он обветшал, ему на смену появился другой, потом ещё, но всё это были результаты частной инициативы неизвестных лиц. Никаких документальных указаний на то, почему именно эта поляна была названа местом дуэли, не имелось.
Сколь ни велик был соблазн остановиться на этом указании, червь сомнения грыз слишком многих. В самый разгар газетной полемики о событиях полувековой давности в № 31 «Московских ведомостей» за 1887 год появилась статья, написанная бароном Эммануилом Штейнгелем, в которой автор попытался внести ясность в вопрос о месте пушкинской дуэли. Господин барон заявлял, что располагает сведениями, полученными от прямого свидетеля этих событий, прежде остававшегося неизвестным. Сам он видел этого человека ещё ребёнком, когда летом 1852 года
приехал на Чернореченскую ферму, купленную его отцом той зимой. Юный Эммануил, коему о ту пору шёл десятый год, ища приключений, облазил все окрестности и однажды пожелал осмотреть Комендантскую дачу, к высоченному забору которой случайно вышел. В то время единственным обитателем дачи был живший там постоянно старый дворник Иван, с которым молодой барон познакомился, когда тот поймал его в саду. Существенная разность в возрасте между барчуком и дворником совершенно не сказалась на их отношениях, и старый Иван общался с десятилетним Штейнгелем как с равным. Они вполне поладили, когда разговорились, и среди прочего Иван рассказал мальчику одну «страшную историю» – про то, как однажды он видел «настоящее смертоубийство»:
– Порядочно лет назад это было, – рассказывал Иван. – Как-то однажды зимой, в лютую стужу, сидел я в своей дворницкой и от делать нечего таращился в окошко. На улице уже начинало смеркаться, и только хотел я зажечь сальную свечу, как вижу, по Коломяжской дороге подъехали господские сани. Приехавшие в этих санках господа прошли мимо
Решив посмотреть, зачем это на ночь глядя господа двумя компаниями пошли в лес, наскоро одевшись, Иван пошёл вслед за ними. Он довольно близко подобрался к тому месту, где в пустом морозном лесу был слышен разговор. Тихонечко встав за кустами, Иван, вглядываясь сквозь уже сгущавшиеся сумерки, старался рассмотреть то, что происходило на поляне. Там приезжие господа стояли двумя кучками, «саженях в восьми друг от друга», и о чём-то говорили, но о чём именно, он не понял. Потом двое из них почти одновременно выстрелили друг в друга, причём один из стрелявших, тот, что стоял у дорожной насыпи, упал. К нему подбежали, стали спрашивать, он отвечал, но слов Иван по-прежнему не разбирал. Один из подходивших к раненому вернулся к стоявшему отдельно человеку, по словам Ивана, «кажется, офицеру», что-то ему сказал, и оба они пошли прямо на него, притаившегося в кустах, но, не заметив, прошли мимо, вышли на дорогу, сели в свои сани и уехали.
Невольный свидетель дуэли стоял ни жив ни мёртв, наблюдая, как раненого барина облокотили к насыпи, а когда его подняли на руки и понесли, Иван опрометью бросился к себе, заперся в дворницкой и затаился. Больше всего Иван боялся того, что раненого принесут к нему и потом его как свидетеля непременно «притянут к делу и затаскают» судебные власти. Но страхи его оказались напрасными – своего подстреленного товарища господа отнесли в сани и увезли в город.
Утром, как стало совсем светло, прихватив лопату, которой чистил на дворе снег, Иван пошёл к тому месту, «где давеча произошло смертоубийство». Придя на ту самую поляну, Иван увидел комки окровавленного снега – самой крови на снегу было не много набрызгано, но комки снега, видимо, прикладывали к ране, а напитавшиеся кровью отбрасывали. Собрав все эти комки руками и ногами, он сгрёб лопатой окровавленный снег в выемку насыпи, утрамбовал его там, натаскал свежего снега в подоле шубы, раструсил его на этом месте, и тогда только успокоился, когда не осталось никаких заметных следов вчерашнего происшествия.
Ни того, кто были эти господа, ни что между ними произошло, Иван не знал. Только спустя три недели, вызванный по какому-то делу к коменданту крепости, сидя в людской кухне его городского дома, он услыхал о том, что где-то возле Комендантской дачи на дуэли стрелялись двое господ, и один из них – какой-то «учёный писатель» – был ранен и умер, а другой куда-то скрылся. К радости Ивана, оказалось, что следствие по этому делу уже закончено и суда не будет, а стало быть, свидетели не нужны и «таскать» его никто не будет.
Дворник отвёл молодого барона Штейнгеля к тому месту, где произошла дуэль, и в подробностях показал, где кто стоял, где упал раненый, куда его отнесли. Вернувшись домой, мальчик рассказал об услышанном от Ивана своему отцу, потом отвёл его на поляну и «повторил в лицах» рассказ дворника. Выслушав сына, барон Штейнгель-старший высказал предположения, что Иван случайно стал свидетелем дуэли Пушкина, и, выворотив из ближайшей изгороди кол, воткнул его там, где возле насыпи, по его мнению, лежал смертельно раненный поэт, а рядом Эммануил положил связанный им из двух сучьев крест. Место, где предположительно стоял Дантес, они пометили, положив булыжник.
Спустя ещё несколько лет уже повзрослевший Эммануил вместе со своим кузеном Василием Белавиным-Ланским и однокашником по Училищу правоведения Виктором Кроневским решили поставить на месте дуэли более солидный знак и вкопали там отёсанный с четырёх сторон столбик – в сажень высоты и трёх вершков толщины. Кто в дальнейшем подновлял этот знак, господин барон не знал, но считал, что ему, как никому другому, лучше известно подлинное место дуэли. Он предлагал свои услуги: «всякому, кто захочет принять на себя труд с установлением памятника», но услышан не был, потому что история с установкой памятника приняла ещё более скандальный оборот.