Литературная Газета 6303 (№ 1 2011)
Шрифт:
– Видно, что вы много читали… И кажется, не зря.
– Что я нёс?! Это был вопль ужаса! Но мальчишки остолбенели, поскольку они, естественно, про этих собачек не знали ничего. Им это показалось так занимательно, что я вошёл во вкус. Я понял, что сейчас бить не будут. И развивал эту фантастическую историю. И главный шкет, у которого карманы штанов были наполнены выигранными гильзами, сказал: если кто Конкина тронет, будет иметь дело со мной. И показал всем кулак. А я понял, что занял свою нишу.
– Какой
– Мальчишки играли в футбол или хоккей, а выпустив энергию и присев покурить, звали меня: рассказывай! И я с ходу рассказывал, потому что читал очень много. Именно из-за болезни сердца. Так способность, которая родилась от ужаса, перешла и в мою писанину, и в мои творческие встречи. Ведь я помимо того, что актёр театральный, утешаю себя и тем, что люди меня знают и как хорошего рассказчика. Я люблю и умею рассказывать. И когда у меня происходят творческие встречи, а на протяжении последних 40 лет я этим часто занимаюсь, в конце предлагаю: посмотрите на часы. И все обалдевают – прошло три часа.
– Вы свои рассказы им читаете?
– Я импровизирую. Говорю об искусстве, о своих товарищах, с которыми работал, о том, как снимался, как репетировал… Я не знаю, когда выхожу, о чём буду рассказывать. Помните Ираклия Андроникова или Елизавету Ауэрбах? Кто они? Гениальные рассказчики! Чем Конкин хуже? Их примеры давали мне возможность рассказать то, о чём хочется. А есть многое, о чём хочется рассказать.
– Любой аудитории?
– Я её мгновенно чувствую. Если у меня, к примеру, сидят пионеры, – одно. Взрослые – другое. Если выступаю перед разводом караулов в тюрьме, – одно. А перед сидящими за решёткой – другое. Но я найду своё слово к каждой аудитории, как бы она ни была ко мне настроена недоверительно или агрессивно. Ведь люди на самом деле соскучились по проповеди, по нормальному, доброму русскому слову. Вот в чём мы все нуждаемся!
– Доброе русское слово… А где мы его слышим?
– Что мы сегодня слышим? Это не русский язык. Это даже не сленг. Потому что сленг отражает какую-то свою, скажем уличную, культуру и имеет свой смысл. А сейчас техническая терминология смешалась с дурным английским и превратилась в русский камамбер! Когда люди попросту не могут выразить точно свою мысль.
– Кто он, ваш читатель?
– Когда я пишу, я вижу его. И я обращаюсь к нему со своей исповедью. В предлагаемой сегодняшней публикации они услышат меня. Если я пишу о Гоголе или Паганини, это не значит, что пишу об этих гениальных исторических личностях. Хотя я и знаю их историю. Для меня в каждой статье, эссе или рассказе – накопившаяся боль. Та боль, которая просится на бумагу.
– Спасибо. Ну а мы предлагаем читателям рассказ, который, надеемся, войдёт в книгу к 60-летнему юбилею Владимира Алексеевича, которое грядёт 19 августа нынешнего года.
Беседу вёл Александр ЯКОВЛЕВ
Прокомментировать>>>
Общая
Комментарии:
Каприччио
Портфель "ЛГ"
Каприччио
свободная форма
1816 год. Австрия. Линц. Дворец Ландхаус наполнен духами! Духи обволакивали, как и блеск бриллиантов родовитых дам, утверждали их вечную власть над всем видимым и невидимым. И чем это дамы Линца хуже дам Парижа? Французы и дамы Франции проиграли! Господа, ну согласитесь, что Австрия имела право на реванш, ей хотелось пахнуть лучше, чем поверженная Франция!
В огромной парадной зале у чёрного рояля устроили несколько рядов золочёных кресел: сегодня в Ландхаусе маскерад и заезжая знаменитость, отменный ужин и шампанское без конца.
Все в движении: дамы и их то ли кавалеры, то ли грумы, поди разбери, если многие грумы, бежавшие у стремени их мужей-рыцарей, преуспевать стали и без примерки натягивали порты их родовитых хозяев.
Концерт маэстро Никколо Паганини пришёлся в ту пору, когда мужья некоторых дам отсутствовали по причине дележа послевоенного европейского пирога, что и дало повод к блестящему маскераду.
Дамам было душно (хотя бельё не стесняло, его ещё как бы не совсем изобрели), им было душно от сердечной духоты, мужчинам несвойственной, когда дамы хотят терять головы и находить ларцы с драгоценностями, где маленькая записка в корсаже волнует пылкую грудь, заставляя трепетать её от предвкушения ожидаемого. Лукавство маскерада – это правила игры, где все знают друг друга, и вопроса: «Кто там в малиновом берете?..» – не последует, каждому вхожему сюда, избранному, понятно, что это баронесса Воленштайн гоняет хлыстиком не неизвестного в костюме ослика, а, напротив, всем известного осла и клеврета баронессы, сутягу Лангхоффа.
Загадка была одна – Паганини! Он был рисорджименто1, бунтарём! Этот итальяшка, идёт молва, в своём буйстве музыкальном вызывающе работает смычком, как саблей! Кому он добывает свободу? Австрия ещё держит раздробленную Италию в своих колючих объятиях и помнит пощёчину от гения Суворова в Альпийском походе 1799 года, зуботычину от Наполеона в 1809-м и подписание невыгодного Шенбруннского договора, победу русского императора в войне 1812 года и триумф его на Венском конгрессе, где в собственной столице австрийцы были на вторых ролях, а сто дней Наполеона в 1815-м, при Ватерлоо, где обошлись опять-таки без австрийцев, – это раздражало империю Габсбургов, и в существовании итальянца Паганини тоже был некий вызов. О нём говорили такое, что дамы рдели, а тонкие знатоки политической интриги иронично кривили губы: и здесь их хотят уязвить плебейской славой скрипаля!