Литературная Газета 6325 ( № 21 2011)
Шрифт:
Апогея негодование радиоведущей достигло, когда позвонила слушательница, до распада СССР проживавшая в одной из среднеазиатских республик. Она пыталась рассказать «Леночке» о том, как одноплеменники тех, кто приезжает сейчас в Россию на заработки, обращались с русскими в начале 90-х годов. Например, кидали зажжённые спички в волосы женщинам. Однако оказалось, что космополитически настроенную ведущую такими рассказами не разжалобишь. Последовал немедленный хамский ответ. Его смысл сводился к тому, что никто, мол, не заставлял русских приезжать (на самом деле было употреблено куда более базарное слово) на место жительства в бывшие советские республики. Следовательно, нашествие гастарбайтеров – расплата за советское прошлое.
Что тут ответишь?!
Самое печальное, что ведущая, как мне представляется, всё это прекрасно знает сама, и единственной её целью было – спровоцировать слушателей. А такие естественные чувства, как сопереживание соотечественникам, для неё – атавизм. Ведь денег за них не заплатят. И куда приведут нас такие, с позволения сказать, ведущие?
Алексей ПОЛУБОТА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 4,9 Проголосовало: 15 чел. 12345
Комментарии: 11.06.2011 22:51:25 - Владимир Павлович22 Ромов пишет:
И ещё вот такие ЕБатиновы позволяют себе на госрадио оплёвывать народ...
08.06.2011 13:37:35 - Alexander V Lavrov пишет:
Абсолютно правильная статья! Сколько же горя принесли в жизнь 290 млн людей господа «перестройщики»…
Абсолютно правильная статья! В советское время в стройотрядах, командировках и походах я объездил всю Среднюю Азию. От Алма-Аты до Мангышлака. Всюду отношение к русским было либо просто нормальным, либо очень хорошим. Недавно в Сети я случайно зашел на сайт тех, кто в советские времена работал в Гиссарской обсерватории (это около Душанбе). В материалах сайта столько боли! Столько любви к ушедшей нормальной жизни! Мне, ленинградцу, было особенно больно читать: Обсерваторию создавали при поддержке Пулковской обсерватории и астрономов ЛГУ… Сколько же горя принесли в жизнь 290 млн людей господа «перестройщики»…
В Чембаре Белинского
Планетарий
В Чембаре Белинского
НАСТОЯЩЕЕ ПРОШЛОЕ
Николай СКАТОВ, член-корреспондент РАН, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
Пензенский хлебный край богат и литературно: здесь жили Лермонтов и Белинский, в одно, в сущности, время и почти рядом – какие-нибудь два десятка километров. Впрочем, познакомились соседи лишь через много лет, в 1837 году, и далеко отсюда, на Кавказе; сошлись же и того позднее, в Петербурге, уже совсем незадолго до рокового лермонтовского сорок первого года.
Здесь сразу возникает настрой на литературное прошлое. И настрой этот создают и поддерживают умело, любовно и горделиво. Собирают, реставрируют, восстанавливают и пропагандируют.
А вот и ещё одно, привычное уже увековечение: старый Чембар – ныне город Белинский. И всё-таки не можешь отделаться от чувства, что название Чембар (как, впрочем, многие его по-прежнему и называют) ведь не менее увековечивает имя своего ставшего великим жителя и что, может быть, именно Белинский тоже не даёт исчезнуть вполне, окончательно пропасть этому старому названию.
Несколько лет назад в Чембаре-Белинском в здании бывшего уездного училища – здесь учился будущий критик – открылась новая экспозиция. Старинный дом хорошо сохранился, а после реставрации вообще выглядит, наверное, не хуже, чем в день своего первого открытия, полтора столетия назад. Сохранению его много способствовал император Николай I, естественно, не думавший о том, какую роль сыграет он в деле увековечения памяти сына чембарского уездного лекаря. В 1836 году инспектировавший империю государь, проезжая вблизи Чембара, на очередной колдобине вывалился из кареты и сломал ключицу. Больного царя доставили в Чембар и поместили в лучшем городском здании, каковым нашли уездное училище. При отъезде императора на память о его пребывании городничий попросил денег на ремонт тюрьмы, духовенство – на собор, а пензенский губернатор – на учреждение памятной «царской» церкви в здании уездного училища. Так-то и появилось в Чембаре первое мемориальное здание. Сейчас это одно из двух зданий, входящих в мемориал Белинского. Другое – дом, где прошло детство критика.
Вообще очень поучительно само движение по дороге в этот музей, дороге подлинно исторической, в том смысле, что она как бы зафиксировала движение русской истории, два её важнейших этапа. Ведь почти каждый приезжающий, едет ли он от Пензы или от станции Каменка (теперь – Белинская), сначала попадает в лермонтовское заповедное место – Тарханы. В этой хотя и не родовой, то есть ни лермонтовской, ни арсеньевской, усадьбе всё-таки всё дышит старой родовой культурой – будь то бытовые интерьеры, или устройство паркового ландшафта, или собрание книг и портретов. И наконец, владельцы и обитатели этих мест, собранные под последней крышей, – родовая усыпальница. Дворянский период нашей истории.
Чембар Белинского – совсем иное. Это провинциальное разночинство. Удивительное ощущение истории, её движения, разных пластов культуры овладевает, когда сразу после Тархан ходишь по Чембарскому мемориалу. Именно только тогда, когда сам ходишь, и смотришь, и видишь всё своими глазами, наглядно, проникаешь в то, что и здесь есть свой быт, углублённость в традицию, привязанности, культура в своей сложности и противоречивости, в многообразном влиянии на человека. И когда думаешь о Белинском, то пытаешься понять, что и как здесь его воспитало, что к себе привязывало, что от себя отвращало.
В своё время Герцен, возможно, даже под впечатлением каких-то личных рассказов Белинского, писал о его детстве: «Его развитие очень характерно для той среды, в которой он жил. Рождённый в семье бедного чиновника провинциального города, Белинский не вынес из неё ни одного светлого воспоминания. Его родители были жестоки и необразованны, как все люди этого извращённого класса. Белинскому было десять или одиннадцать лет, когда его отец, придя раз домой, начал его бранить. Ребёнок хотел оправдаться. Разъярившийся отец ударил его и свалил на пол. Мальчик встал, совершенно преображённый: обида, несправедливость сразу порвали в нём все родственные связи. Долго его занимала мысль об отмщении. Но сознание собственной слабости претворило её в ненависть против всякой семейной власти, каковую он сохранил до самой смерти». Многое точно в этой характеристике, яркой и всё же несколько односторонней и, так сказать, отвлечённой. К тому же, пожалуй, есть в этой оценке «извращённого класса» что-то от взгляда сверху вниз – барина, дворянина. Конечно, была и жестокость. Но разве не страшный результат её в двадцати километрах отсюда, в дворянских Тарханах? Фамильный склеп, в котором покоится прах одного из лучших поэтов России, – и в нескольких метрах могила его отца (и то прах перенесён лишь в 1974 г.), отделённого от сына всю жизнь и после – тоже.