Литературная Газета 6495 ( № 12 2015)
Шрифт:
Игорю Григорьеву (1923–1996), пронзительно-русскому поэту, в августе 1941 года исполнилось 18 лет. Фашисты уже хозяйничали на Псковщине, наводили свой жестокий порядок. К этому горькому времени Игорь, сын крестьянского поэта Николая Григорьева, унтер-офицера с Георгиевским крестом за Первую мировую, писал:
Немо краснолесью, слепо лучезарью:
Свет погашен сталью, высь
Ни "ау", ни эха, ни смешинки малой –
Лихо, плен, глумленье злобы небывалой.
Ни росы, ни дали, ни туманной рани.
На дорогах скорбных – «панцири-лохани»:
Никому спасенья от крестов безбожных!
Никакого лета в убиенных пожнях.
Грех и разоренье, кровь и униженье.
Умирают сёла, как в костре поленья…
Обмерла осинка у горюн-крылечка,
Будто потеряла знобкое сердечко, –
Горькая не может в быль-беду поверить:
Мёртвых не оплакать, горя не измерить…
( «Лихо», 1941)
Молодой подпольщик Игорь Григорьев возглавил плюсское молодёжное сопротивление. Парни и девчата, около сорока человек, нарушали немецкую связь, подсыпали гравий в буксы вагонов, расклеивали листовки, помогали беженцам и военнопленным, собирали оружие, наблюдали за передвижениями врага. Подпольщики не раз спасали от угона в Германию ребят и девчат Плюссы, доставали евреям документы с русскими фамилиями, именами. Однажды Игорь предотвратил гибель партизан Стругокрасненского подпольного центра, вовремя предупредив о карательной операции.
Не сразу, лишь после приказа Тимофея Ивановича Егорова, командира Стругокрасненского межрайонного подпольного центра, давшего для связи пароль: «Зажги вьюгу!» и отзыв: «Горит вьюга!», Игорь согласился на предложение начальника биржи труда работать переводчиком в ненавистной комендатуре.
….Сама себе не рада,
Спохватится беда.
И осенит крестом
Содеянное худо.
Мы вырвемся отсюда
На волю, в лес – наш дом.
( «Переход »)
Где можно быть собой,
К своей братве причалить,
Из-за угла не жалить,
Где бой – открытый бой.
Так будет! А пока,
По горестному праву,
Я тута – «герр», вы – «фрау»,
Ловчим в гнезде врага…
(«В комендатуре»)
Григорьев
Задание партизанского центра по выявлению немецких агентов – от «цеппелиновцев» до сотрудников СД – тоже удалось выполнить. Однако Любу Смурову, вынесшую с биржи труда карточки на агентов, тайная полиция выследила. Вместе с Любой немцы взяли её тётку Ирину Егорову с дочкой Анной, переводчика лагеря военнопленных Игоря Трубятчинского. Григорьева подпольщики успели предупредить: «В доме засада. Уходи!»
Всю ночь, до выхода из посёлка в лес (пробираться пришлось через минное поле), Игорь писал горестные стихи. До последнего дня не мог он простить себе, командиру подпольщиков, гибель девушки. Её и других арестованных, измученных пытками, расстреляли в ночь на 16 сентября 1943 года.
Недоступен лик и светел,
Взгляд – в далёком далеке.
Что ей вёрсты, что ей ветер
На бескрайнем большаке!
Что ей я, и ты, и все мы,
Сирый храм и серый лес,
Эти хаты глухонемы,
Снег с напуганных небес…
Жарко ноженьки босые
Окропляют кровью лёд.
Горевой цветок России,
Что ей смерть? Она идёт!
(«Последний большак»)
В тот же день Игорь Григорьев ушёл в распоряжение 6-й партизанской бригады. Прикрывая отход обоза, получил первое ранение. Под непрерывным «шмайссерским» обстрелом немецких егерей дополз незамеченным до густого кустарника. Полуживого разведчика выходила крестьянка из деревни Посолодино Ольга Михайлова. Возвратившись в отряд, Игорь вместе с братом Лёкой (Лев Григорьев) сразу ушёл на захват шефа районной полиции Якоба Гринберга. 26 сентября 1943 года, на обратном пути, у деревни Носурино, братья попали в немецкую засаду, устроенную по доносу старосты. Младший Григорьев погиб.
Ты меня прости:
Без слёз тебя оплакал.
Умирали избы, ночь горела жарко.
На броне поверженной германская собака,
Вскинув морду в небо, сетовала жалко.
Жахали гранаты,
Дым кипел клубами,
Голосил свинец в деревне ошалелой.
Ты лежал ничком, припав к земле губами,