Литературная Москва. Дома и судьбы, события и тайны
Шрифт:
Позже, в начале 1920-х гг., в этом доме поселился и здесь скончался в 1923 г. прозаик, драматург Александр Сергеевич Неверов (наст. фамилия Скобелев). Здесь закончил самую известную свою книгу «Ташкент – город хлебный».
Наконец, с 1941 по 1988 г., пережив арест (за послецензурные вставки в свою знаменитую работу «Диалектика мифа») и заключение на лесоповале в лагере Беломорканала (1930–1933), в этом доме жил философ, прозаик, антиковед, переводчик Алексей Федорович Лосев (в монашестве – Андроник). Интересно и интригующе, но он с юности знал, что станет философом. В 16 лет подписал одно из писем своей первой любви Ольге Позднеевой – «будущий доктор философии». «Да, да! Всю жизнь писать и читать, читать и писать. Понимаете… всю жизнь!» А перед разрывом с ней, в 1910 г., признался: «Мое занятие – не танцы, не гулянье, не веселье, а – кабинет, книги
На Беломорканал он попал после разгрома его труда «Диалектика мифа». В «Правде» его громил сам Горький. Назвав философа «существом низшего типа», классик изничтожал его: «Если б профессор был мало-мальски нормальный человек, он, разумеется, понял бы (какой он негодяй) и – повесился… Что делать этим мелким, честолюбивым, гниленьким людям в стране, где с невероятным успехом действует молодой хозяин – рабочий класс?.. Нечего делать в ней людям, которые опоздали умереть, но уже гниют и заражают воздух запахом гниения…» Каково?!
Лосев найдет сподвижницу, и с 1954 г. в этом доме поселится его гражданская жена – литературовед, будущий профессор МГУ – Аза Аликбековна Тахо-Годи. А первая любовь, Ольга Позднеева, поселится рядом (Мерзляковский пер., 13), проживет там до смерти в 1960-м, но так ни разу и не встретится с Лосевым. Объединит их лишь Ваганьковское кладбище, где похоронены оба. Он ведь не зря говорил о земном существовании: «Лучше страдание со смыслом, чем счастье без смысла…»
Ныне, с 2004 г., в этом доме в память о философе располагается Библиотека истории русской философии и культуры, а само здание получило имя «Дом А. Ф. Лосева».
12. Арбат ул., 37 (с.), – до 1830 г. – дом обер-прокурора Св. синода (1797–1799), сенатора, тайного советника, московского предводителя дворянства, кн. Василия Алексеевича Хованского. Сюда, по свидетельству его зятя, мемуариста А. Я. Булгакова, съезжались «все знаменитые путешественники, певицы, певцы, музыканты и артисты». До 1825 г. в этом же доме жил историк, дипломат, мемуарист, друг А. С. Пушкина – Дмитрий Николаевич Свербеев, а с 1834 г. – актриса Екатерина Семеновна Семенова-Гагарина.
Б. – (на «литературных пятницах» у Свербеева) Пушкин, Чаадаев (родственник жены Свербеева), поэт и переводчик Гнедич и др.
После революции, с 1921 г., в этом доме располагался Революционный военный трибунал Московского военного округа. Ныне – Московский окружной военный суд.
13. Арбат ул., 38/1 (с.), – дом купца Т. Астахова (надстроен в 1901 г., арх. Н. П. Матвеев). Ж. – в 1900-е гг. – прозаик, будущий драматург, критик, переводчик и мемуарист Борис Константинович Зайцев. Первая своя квартира писателя, один из восьми московских адресов писателя (см. Приложение № 2).
Здесь Зайцев поселился, вернувшись в 1901 г. из Петербурга, где бросил, не закончив, Горный институт, и здесь начал публиковать первые рассказы. И в этом доме в 1902 г. познакомился с будущей женой – Верой Алексеевной Смирновой (урожд. Орешниковой).
Позже вспоминал, что, например, Константину Бальмонту, бывавшему здесь, «нравилась, видимо, шумная и веселая молодежь, толпившаяся вокруг жены моей, – нравилось, конечно, и то, что его особенно ценила женская половина…» Иногда Бальмонт приходил «в мажоре… победоносно-капризен и властен. – Поэт желал бы читать свои произведения не в этой будничности, но среди рощ и пальм Таити или Полинезии. – Но откуда же нам взять рощи и пальмы, Бальмонт? Он, – пишет Зайцев, – осматривает нехитрую обстановку нашей столовой. – Мечта поможет нам. За мной! – И подходит к большому старому обеденному столу. – Макс, Вера, Люба, Борис, мы расположимся под кровлей этого ветерана, создадим еще лучшие, чем в действительности, пальмы. И он ловко нырнул под стол. Волошину было трудно, он и тогда склонен был к тучности, дамы проскочили со смехом, по-детски… И вскоре из пальмовой рощи раздались протяжные "нежно-напевные" и "певуче-узывчивые" строфы его стихов…»
«В салоне Зинаиды Волконской» (1907)
Фрагмент Г. Г. Мясоедов
А однажды, в 1905 г., сюда пожаловал «мэтр» – петербуржец Вячеслав Иванов. «Вечер. Сижу за самоваром один, жена куда-то ушла, – вспоминал Борис Зайцев. – В передней звонок. Отворяю, застегивая студенческую тужурку. Пришел Вячеслав Иванов с дамой, очень пестро и ярко одетой… Дама – его жена, поэтесса Зиновьева-Аннибал. Смущенно и робко приветствую их – как мило со стороны старшего, уже известного поэта зайти к начинающему писателю, еще колеблющемуся, еще все на волоске… Гость оставляет несколько старомодную крылатку и шляпу в прихожей, мы усаживаемся за самоваром – два странных гостя мои сидят в начинающихся сумерках – соединение именно некой старомодности с самым передовым, по-теперешнему "авангардным" в искусстве. Я угощаю чем могу (чаем с вареньем). Но тут дело не в угощении. Вячеслав Иванович из всякого стакана чая с куском сахара мог – и устраивал – некий симпозиум… Другого такого собеседника не встречал я никогда… Никогда не был скучен или утомителен, всегда свое, и новое, и острое…» Оказывается, поводом прихода был только что напечатанный рассказ Зайцева «Священник Кронид». Вот имя-то священника – Кронид – и заинтересовало Иванова и стало темой его блестящей – «да какой!» – пишет Зайцев, – импровизированной лекции. «Так вот и превратился скромный арбатский вечер в небогатой студенческой квартирке в настоящий словесный пир».
В этом доме кроме Бальмонта, Волошина и Вяч. Иванова бывали многие, составившие ныне славу русской литературы: Леонид Андреев, Андрей Белый, Бунин (по слухам, именно здесь познакомившийся со своей будущей женой Верой Муромцевой, подругой жены Зайцева) и многие другие, даже Луначарский (в 1904-м Зайцев, вместе с Буниным и Луначарским, работал в марксистском литературном журнале «Правда»). Ну, и остается добавить, что в революцию 1905 г. квартира Зайцева служила явкой революционерам. А на 1-м этаже была чья-то квартира, где изготавливали бомбы для восстания. Кстати, Лев Колодный утверждает ныне, что в революцию 1905 г. Арбат перегораживали аж три баррикады – ни на одной улице не было столько. И одной из дружин восставших командовал Конёнков, скульптор, который, как уже говорилось, жил на последнем этаже в соседнем доме (Арбат ул., 23). Отсюда, видимо, Зайцев, вместе с «литературной компанией» переберется позже в свой новый дом (Гранатный пер., 2/9).
Борис Зайцев – писатель
Наконец, в этом же «зайцевском доме» и в те же годы жил врач Филипп Александрович Добров и его жена – Елизавета Михайловна Доброва, у которых с 1906 г. проживал в детстве родившийся в 1906-м и привезенный сюда отцом из Германии будущий поэт, прозаик и мемуарист Даниил Леонидович Андреев – сын писателя и драматурга Леонида Андреева.
14. Арбат ул., 43 (с. н.), – Ж. – в. 1920–30-е гг. (с перерывами), на 4-м этаже, в двух комнатах коммуналки – партийный деятель Шалва Степанович Окуджава и его жена Ашхен Степановна Окуджава (урожд. Налбандян, родственница армянского поэта Ваана Терьяна). Здесь, а точнее в роддоме акушера Григория Грауэрмана (Новый Арбат, 2), в 1924 г. родился их сын – будущий поэт, прозаик, сценарист и композитор, лауреат Госпремии СССР (1991) и премии «Русский Букер» (1994) – Булат Шалвович Окуджава.
Здесь маленького Булата втайне от родителей-коммунистов водила в храм Христа Спасителя его русская нянька «из крестьянок», которую мать поэта, узнав об этом, выгнала из дома. Нянька, по воспоминаниям, была «добрая, толстенькая, круглолицая, голубые глазки со слезой» и звала ребенка «цветочек». Сюда маленький Булат вернулся из Тбилиси в середине 1920-х гг. с домашним прозвищем Кукушка, то ли от его агуканья, то ли от того, что его, «как кукушонка, постоянно подкидывали в другие семьи». Но уже в школе – «цветочек» и «кукушонок» – почти сразу стал лидером. Как вспоминал его одноклассник, именно Булат, еще в 12–13 лет, предложил мальчишкам «организовать шумовой оркестр». Играли карандашами на зубах (это был ксилофон), на расческе с папиросной бумагой изображали гавайскую гитару, а губами имитировали трубу, тромбон и даже саксофон. И хоть школьный врач бегал в истерике, что дети «испортят эмаль и останутся без зубов», дело Булат довел даже до концертов на школьных вечерах. И тогда же, мальчишкой, втайне начал писать дома первый роман.