Литературная школа Лермонтова
Шрифт:
Подобно Тютчеву, Лермонтов прошел через эту школу как через первый этап литературного обучения; подобно Тютчеву, он должен был преодолевать ее в процессе индивидуального поэтического движения. Для Тютчева орудием этого преодоления стала традиция романтической философской лирики, более всего немецкой; для Лермонтова — байроническая традиция, решительно противостоявшая «сладостному стилю». Вторжение в лирику эстетики байронической поэмы происходит у Лермонтова уже в 1829 году — но это особый процесс и особый вопрос, который требует специального разбора.
Приложение
Из переписки поэтов Московского университетского благородного пансиона
В настоящем разделе мы публикуем несколько писем пансионских поэтов из архива Н. А. Степанова в ИРЛИ (№ 4256, 4352, 4354). Все письма относятся к 1826–1827 годам, ко времени окончания пансиона, и дают дополнительный материал для характеристики взаимоотношений в литературном кружке Раича. Об авторах и адресате см. в статье; об И. Вальтере фон Кронеке сведений не сохранилось.
1
Л.
17 декабря 1826 года
Хоть в тленном мире все умрет, Душа бессмертная никак не изменится, А дружество к тебе в моей душе живет, Так следственно оно и в вечности продлится.Вот силлогизм, любезный друг Николай Александрович, он, может быть, и неправилен, но чувство сердечное не всегда можно вставить в тесную форму силлогизма и не всегда можно изложить то на бумагу, что чувствуешь. Итак, время нашего соединения протекло! Шесть лет! шесть лет улетели так, что время нашего вступления с выходом из пансиона как будто сливаются вместе, при всем том сколько неприятностей, сколько огорчений!., но забудем прошедшее, будем признательны к месту нашего воспитания, где мы провели шесть лет под одною кровлею в лучшее время нашей жизни. Не стану говорить о нашей дружбе, о привязанности моей к вам, но молю бога, чтоб через 20 лет, если угодно будет его святому провидению сохранить наши дни, молю бога, чтоб ты был бы тот же Степанов, а я навсегда б остался твой друг.
1826-го <года> декабря 17. Л. Якубович.
2
И. Вальтер фон Кронек — Н. А. Степанову
17 декабря 1826 года, Москва
ДОБРЫЙ СОВЕТ Н. А. СТЕПАНОВУ
Что пожелать тебе, мой друг? Скажи, все в мире сем непрочно; Любовь, веселье, дружбы круг — Все нам изменит в час урочный! Все унесет с собой волна Сей жизни, бурной и ненастной; Взойдет приветная звезда И не найдет уже прекрасной. То божества чистейший луч; То добродетель пресвятая; Для ней ничто громады туч; Ей не ужасна тьма ночная. И все, как жар сей, пролетит; В груди друзей минутный пламень! Никто из них не поспешит Отторгнуть нам грозящий камень. Но друг! есть неба дар святой! Он никогда не изменяет! Да будет он твоей красой И радостью всегда сияет! И охладеет жар любви, И радость от очей умчится, И страшная печаль души С тобой надолго породнится. Она не скована землей; Ты ризу в прах земную Она туда же, за тобой, В страну небес святую!Иероним Вальтер фон Кронек.
1826 года декабря 17 дня.
Москва.
Пансион.
3
Н. Н. Колачевский — Н. А. Степанову
27 декабря 1827 года, Москва
1827 года декабря 27. Москва Милостивый государь Николай Александрович!
Как мне пред вами извинить Мое столь долгое молчанье? Экзамен наш не оправданье; Других же нет причин. Бранить Меня вы вправе совершенно. Уж больше месяца, как я Не отвечаю на бесценный Подарок ваш; а так друзья Не делают — винюсь, как может Виниться тот, кто уличен Уже в вине и не поможет Кому напрасный вопль и стон Смягчить карающий закон. Винюсь еще. Но до поэта Черед доходит наконец: Каких чудес нам ждать от света, Когда поэт такой же льстец — А, может быть, еще и боле, Чем лучший шаркатель двора, Дитя, спеленутый в неволе! Поэт в движение пера Переливает пламень чувства; В нем говорит одна душа, Без принужденья, без искусства, Свободной гордостью дыша. А вы… Что если и Климене Все ваши клятвы лесть одна? — Беда прекрасной: к их измене Она готовиться должна. Нет!4
Н. Н. Колачевский — Н. А. Степанову
4 июня 1827 года, Москва
1827 года июня 4. Москва
Милостивый государь
Николай Александрович!
Много, весьма много виноват перед вами, целый месяц не отвечая на письмо ваше; но не я, а проклятое секретарство, которым меня наградили в нашем собрании, этому причиной. В вашем бесценном для меня письме вы, кажется, решились писать только обо мне, а о себе ни слова: упрекаете меня в лести и платите тою же монетою вдесятеро; радуетесь моему счастию, лишая меня наслаждения радоваться вашему. Скажу словами поэта: такая скрытность много меня огорчила; она разрывает крепкие узы дружбы, она отравляет ее или исчезает при одном появлении этого райского жителя. Половина письма моего состоит из одних упреков — чувствую! — но кто этому причиной? Пишите, ради бога, как проводите вы время? Думаете ли схоронить вашу молодость под пулями или, что еще ужаснее, под красным сукном Сената? Нет! пощадите цветок сей, привыкший к пламенным лучам поэзии! не отрывайте его от любимой почвы, не переносите на почву, ему чуждую! будьте тем, чем были вы прежде, — будьте поэтом, добрым, беспечным, чуждым ничтожных замыслов честолюбия! Поверьте мне, тысячи благ заменят вам мундир гвардейца или ключ камергерский; но ничто не заменит поэзии, с ее светлым вдохновением, пламенным восторгом, ясною верою в прочную будущность, чистыми надеждами, райскими мечтами. Она одна набрасывает цветы на бесплодную, бесконечную степь нашей жизни; одна разделяет с нами то, чего не могут разделить люди, облегчает наше сердце и взором, полным любви и блаженства, указывает нам на небо. Простите! Старая песня; но я люблю повторять ее! Не буду скрытен, как вы, — и скажу вам о себе все, что только знаю. Стихов моих «Видение Рафаэля» на акте не читали, потому что Мерзляков нашел их противными нравственности безнравственных наших архиереев; а Павлов так хорошо их выправил; что я принужден был отказаться от высокой чести видеть их напечатанными. Я перевожу теперь Шиллерова «Дон-Карлоса»; не знаю, каков будет перевод мой; но он меня чрезвычайно занимает. Если вы будете более откровенны со мною, то мы условимся пересылать друг другу наши занятия. Надеюсь, вы в этом не откажете готовому к услугам вашим
Н. Колачевскому.
NB. Семен Егорович благодарит вас за поклон, свидетельствует вам свое почтение и спрашивает: так же ли, как прежде, занимаетесь вы поэзией? Он издает пять песней своего «Освобожденного Иерусалима». Кстати. Вы уже, думаю, читали «Цыганы» Пушкина. Ради бога, напишите мне свое мнение об этой поэме. Думаю, что мы в нем сойдемся.
Сейчас получил письмо от Вальтера фон Кронека.
Если по каким-нибудь обстоятельствам вы будете писать ко мне позже 20 числа сего месяца, то мой адрес: е<го> б<лагородию> м<илостивому> г<о сударю> Н<иколаю> Н<иколаевичу> К<олачевскому>, Смоленской губернии, Гжатского уезда, в сельце Звездоново.