Литературно-художественный альманах «Дружба», № 4

Соловьева М. Г.

В день начала кампании был поднят флаг отряда имени Георгия Димитрова, и пионерский оркестр играл Бетховенскую «Песнь о радости», «Марсельезу» и «Интернационал».

Пионеры из Франции послали своей центральной организации в Париж почтовым голубем письмо, в котором заявляли, что все пионеры группы «Парижская Коммуна» дают обязательство только раз в день пить сладкий чай, а излишки своего пайка отдавать жертвам нацизма.

Иоганну Штраусу был торжественно вручен пионерский значок, на котором горело красное пламя.

В тот же вечер он возвратился в родительский дом, где его выпороли.

Это была самая жестокая порка, которую когда-либо претерпел этот многоиспытавший мальчуган. Какое счастье, что он успел еще положить сверток, принесенный им из детской республики, к дверям господина Байера! Он дал длительный звонок, немного подождал еще в темном углу лестницы, чтобы убедиться, как будет вести себя господин Байер. Несколько мгновений Эдуард Байер в изумлении стоял перед свертком, потом принес из комнаты очки и прочел на конверте адрес:

ЭДУАРДУ БАЙЕРУ

Товарищу и борцу.

Отряд имени Георгия Димитрова.

Потом он исчез со свертком в дверях.

Тогда только морально удовлетворенный Иоганн Штраус спустился с лестницы и вернулся домой, где его ожидало строгое родительское наказание.

Лишь на следующее утро он смог поговорить с бывшим пенсионером. Мальчуган был очень удивлен, когда заметил, что господин Байер не притронулся к свертку. Ни к шоколаду, ни к сгущенному молоку, ни к печенью.

— Где ты это взял? — спросил его господин Байер.

— Я? — удивился Иоганн Штраус. — Где же я мог это взять? Вы, может быть, думаете, что это принес я?

— Да, — отвечал Байер, — так я думаю.

— Я не согласен с вами, господин Байер. Если вы думаете… То есть, вы думаете… Как будто вы меня не знаете… — И неосторожно добавил: — Ведь вы так ни к чему и не притронулись..

— Откуда ты знаешь, что я ни к чему не притронулся? — строго сказал господин Байер. — Если ты этот сверток не приносил, значит, не можешь знать, что в нем было.

Поглядите только, как человек должен держать язык за зубами!

И тут Иоганн Штраус рассказал всю правду и показал пионерский значок с красным пламенем. Эдуард Байер долго разглядывал значок и даже пристегнул его к себе на грудь. Потом он вернул его Иоганну Штраусу и сказал:

— С этого дня ты будешь называть меня товарищ..

— Как же так — товарищ? — спросил Иоганн Штраус. Но быстро понял, что это значит, и сказал: — Товарищ Байер, пожалуйста, попробуйте шоколад. Поешьте шоколаду, и всё будет в порядке. Смотрите-ка, на нем нарисована корова с колокольчиком и синие горы. Ну, товарищ Байер, я вас очень прошу, будьте так добры.

В это время кто-то позвонил. Это был почтальон Грейф. Он ничего не принес, зашел так, чтобы взглянуть на Байера.

Господин Байер сварил ему кофе, налил туда сгущенного молока, положил перед ним печенье, и вдвоем они хорошо полакомились.

И почтальон Грейф сказал:

— Спасибо, господин Байер, больше не могу. Сегодня со мной происходят удивительные вещи. Приношу я письмо старому Густаву Реймеру, а он ест рисовую кашу и говорит мне: «Господин Грейф, не хотите ли каши? Может быть, она вам покажется слишком сладкой, а для меня это хорошо. Я люблю, когда сладко». Только я вышел из дома Реймера,

как меня кто-то окликает. Гляжу — старый Бланк. Я и с ним поел. Пришел навестить вас… Всё это кажется мне действительно очень странным… Люди остались без гроша, а тут, нате вам, рисовая каша.

Господин Байер ответил:

— Знайте, что это молодые товарищи не дают нам погибнуть…

Но это уже была политика, и почтальон Грейф отступил, чтобы не заходить слишком далеко. Человек тут беседует о рисовой каше, а кто его знает, к чему это может привести.

— Передавали, — стал он шептать, — что высота давления над Восточной Европой распространится через среднюю Европу дальше на запад. И что удержится хорошая погода.

— Что вам до этой погоды? — заметил Эдуард Байер. — Люди гораздо важнее погоды.

И почтальон Грейф сказал неуверенно:

— Не налили бы вы мне еще чашечку кофе? Человек думает, что он уже сыт, и вдруг к нему снова приходит аппетит.

Перевела с чешского Евг. Берж.

ПО РОДНОЙ СТРАНЕ

А. Садовский

Большие огни

ТИШЕ! ИДЕТ ОПЫТ

На правом берегу Невы, напротив Смольного, высятся мощные корпуса завода, известного всей стране.

Каждое утро по набережной и прилегающим к ней улицам к заводу текут встречные толпы людей, которые создают машины, вырабатывающие свет.

Выберите любого человека в этой толпе, разбудите его в любой час ночи — и он, если вы дадите ему такое задание, мгновенно кружочком нанесет на карту Родины каждую новую электростанцию, построенную в последние десятилетия, и расскажет вам, какие там работают турбины.

Он знает каждую турбину потому, что он ее построил.

Семь тридцать утра. Протяжно гудит заводской гудок, стреляя тонкой струей пара в облачко, лениво ползущее над заводом по блеклосинему небу. И сразу набережная пустеет. Тысячи людей вошли через проходные ворота на территорию завода.

Но мы с вами заглянем прежде туда, где начинается жизнь турбины, — в прямоугольное и отвесное, как скала, здание заводской лаборатории на набережной Невы.

Здесь нет коридоров с ковровыми дорожками и толстостенных камер с пробковыми и резиновыми прокладками, как в других лабораториях. Здесь не увидишь и озаренного красным светом сигнала: «Тише! Идет опыт».

Внизу под дощатым настилом плещутся невские воды. Слышится слитный гул станков и треск электросварочных аппаратов.

Наверху, на стенде люди разместились вокруг сложной установки с великим множеством приборов и небольшой, выпуклой, прозрачной камерой. В камере заключена модель с шестью лопастями, слегка изогнутыми и откинутыми, как крылья самолета. Это модель турбины, которая будет работать на Волге, невдалеке от Куйбышева. И тому, кто видит ее в камере в такой час, хочется воскликнуть: «Тише! Идет опыт. Испытывается модель самой крупной водяной турбины мира».