Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3
Шрифт:
Насыщенный мельчайшим песком воздух стал нестерпимо удушливым. Внезапно пение песков прекратилось, наступило временное затишье. Потом налетел ураган.
Миша упал и уткнулся лицом в руки. Что-то грохотало над ним, цеплялось за одежду, уносилось дальше. Песок мгновенно набился в карманы, за шиворот, во все складки. Человек был один среди песчаной бури. Казалось, что пустыня и небо соединились и неслись куда-то вместе в едином порыве.
«Неужели конец? Неужели никто даже не найдет моего тела?» — думал Миша в отчаянье и вспомнил, как он еще недавно, всего месяца два назад пил дома холодную воду. Он пришел тогда разгоряченный со стадиона… Какая была вкусная, свежая вода!.. А мать ему говорила:
— Миша, будь осторожен, не простудись.
Вот теперь хотя бы только один глоток, одну только каплю!
Потом молодому человеку показалось, что он теряет последние силы. Он задыхался, давило грудь, стучало в висках, в глазах кружились красные пятна… а по голове струился песок с шорохом, который казался Мише грохотом.
Сознание его помутилось. Он затих. Песок пересыпался через его тело.
Прошло не мало времени. Один из песчаных холмиков, насыпанных бурей, зашевелился. Миша поднял голову.
Ветра почти не было. Густая пыль еще висела в воздухе, но песок лежал почти неподвижно. Миша попробовал сплюнуть песок, набивший рот, но слюны не хватало. Ему пришлось пальцем очистить сухой рот. Распухшим языком он облизал потрескавшиеся губы и только теперь заметил, что на небе бледно мерцали звезды… Но был ли то вечер или утро, — Миша не знал.
Он посмотрел на часы. Стрелки не двигались, повидимому, и в механизм попал песок. Деревцо саксаула, к которому он стремился подойти в начале бури, было наполовину засыпано песком. Барханы, лежавшие до бури в форме полумесяцев своими рогами к нему, теперь повернулись рогами в другую сторону. Как будто вся пустыня изменила свой облик, и Миша больше не знал, в какую сторону надо идти.
Компаса в кармане не оказалось. Вероятно, он выпал. Миша стал в отчаянье разрывать около себя песок. Но вскоре понял, что это безнадежно.
Песок остывал, повеяло прохладой. Повидимому, ночь только наступала. Измученный всем, что ему пришлось пережить, Миша лег на прохладный песок и быстро заснул.
Проснулся он от жажды и голода. Солнце уже взошло, и песок снова стал накаляться. Чтобы немного утолить жажду, Миша стал жевать терпкие побеги саксаула. Это не помогло. Он решил двинуться в путь.
Деревцо саксаула, к которому он шел перед бурей, стояло немного правее намеченного им по компасу пути. Поэтому он взял направление левее саксаула. Шел он медленно, слабея с каждым часом от мучительной жажды.
В воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка. Встречающиеся отдельные кусты колючек стояли неподвижно.
Вдали, там, где пустыня сливалась с небосклоном, появились цепи снежных гор, у подножья виднелась зелень. Там вода! Миша ускорял шаги… Нет, —
Кругом все застыло, скованное зноем. Песок, солнце. Жара.
Сколько он прошел за этот день и сколько ему еще осталось идти до колодца, Миша не знал. С трудом вытаскивая ноги из песка, он медленно брел всё вперед и вперед.
Он не заметил, где и когда оставил пустой бидон, но ружье было с ним, и он его не бросал, хотя нести было невыносимо тяжело. Подняв голову, он неожиданно увидел воду. Широкое серое озеро или море лежало вдали, сливаясь с горизонтом. Оно блестело на солнце.
«Неужели опять мираж?» — пронеслась мысль в его разгоряченном мозгу. Он посмотрел под ноги и заметил, что идет по широкой тропе, еле заметной в глубоком песке. По обе стороны тропы вздымались песчаные холмы, принявшие очертания громадных горбов каких-то допотопных чудовищ. На тропе валялись выбеленные солнцем и ветром кости. «Должно быть, верблюды», — как-то равнодушно подумал Миша.
Над ближайшими холмами кружилась громадная птица, то спускаясь к песку, то снова поднимаясь высоко в небо.
«Уж не меня ли выслеживает этот стервятник? — подумал Миша. — Но я еще жив… — и он вспомнил о ружье, которое болталось за спиной. — Я жив…»
С невероятным усилием он снял его с плеча, кое-как прицелился в птицу и нажал курок. Раздался выстрел. Птица взлетела повыше, потом, кружа в воздухе, стала снова спускаться над морем. И тут вдруг Миша понял, что серые полосы моря — это шоры, серые солончаки, он также понял, что идет по караванной тропе к колодцу, указанному на карте. Следовательно, он не сбился с пути, колодец близко, но идти он уже не мог. Тогда последним усилием Миша заставил себя снова взять ружье и выстрелить. Он стрелял, чтобы его услышали у колодца. Ведь там могли быть люди. Потом он тяжело опустился на песок, сознавая, что больше не встанет.
Откуда-то снова прилетел стервятник и опустился на ближнем бархане, выжидая. Миша приоткрыл глаза, еще раз выстрелил, почти не целясь, и потерял сознание.
Он очнулся оттого, что кто-то вливал ему в рот воду, — а он не мог глотнуть.
«Всё равно…» — вяло подумал он, не открывая глаз, и снова потерял сознание…
Лена нашла в песках умирающего от жажды человека и не знала, — что делать? Дотащить его до колодца — не было сил. Воды с собой она взяла слишком мало, чтобы окончательно оживить его. Идти домой за помощью — это займет слишком много времени. Человек может погибнуть…
На метеорологической станции всполошились, когда Лена не вернулась к назначенному сроку.
— Куда же она ушла? — взволнованно спрашивал Дмитрий Алексеевич. — Зачем ее отпустили?
— Сколько раз мы ходили в пески и всегда возвращались во-время! — отвечала Катя. — Я возьму с собой воды и пойду за ней.
Проводник Махмуд молча слушал разговор, потом сказал:
— В пески пойду я, — и, не ожидая возражений, он стал спокойно собираться. Велел своему сыну Якубу привести верблюда, связал охапку нарубленного саксаула, налил бочонок водой, завернул в чистую тряпку несколько пшеничных лепешек, взял кусок брезента, веревку, чайник, зарядил ружье, проверил, есть ли запасные патроны.