Литературно-художественный альманах Дружба. Выпуск 3
Шрифт:
Анна Сергеевна уселась около своего любимца Серого и стала освобождать его от лямки.
Собаки чувствовали, что закончен большой и тяжелый, на этот раз последний переход. Они разлеглись на теплых плитах известняка, щурились и позевывали, вылизывали мокрые пораненные лапы. Даже на мордах Нордика и Сокола проступало выражение удовлетворенности, — что ж, в конце концов, и они работали, пусть иногда плохо, но бывало и хорошо!
Анна Сергеевна подошла к Старухе и похлопала ее по спине, заставляя встать, чтобы снять лямку.
Собака поднялась, качнулась, но устояла. Когда была снята упряжь, собака ткнулась носом в колени Анны Сергеевны, лизнула гладившую ее руку.
— Что с тобою? — вдруг встревожилась Анна Сергеевна, знавшая, что Старуха не отличалась ласковостью.
Собака
Анна Сергеевна наклонилась над ней, приподняла голову. Отпущенная голова: снова упала на камни.
— Всё, — сказал Крутов. — Тянула до конца!
Через полчаса на высоком щебнистом берегу, где качались золотистые чашечки маков, вырос маленький холмик.
Зарокотал двигатель вездехода, машина дрогнула и с воем стала взбираться вверх по склону.
Освобожденные от лямок собаки бежали сзади, взлаивали, волновались, завидев крыши строений. Повзрослевший Буян прыгал около самой гусеницы, задирал голову, чтобы видеть Гришина, сидевшего в кузове.
— Хорошую собаку вырастил, — сказал радисту Крутов, — к осени совсем взрослым будет. Встанет на место Старухи.
Море вскрылось за неделю до нашего приезда. С высокого берега виднелась сизая морская ширь. Кое-где, то одинокие, то сбившиеся в полосы, как стайки птиц, осевших на воду отдохнуть, резко белели мелкие льдины, — всё, что осталось от необъятного ледяного поля, закрывавшего море весной.
Горизонт, бывший поутру отчетливым и чистым, стал тускнеть. Быстро падало давление.
К вечеру разразился шторм, и мы в течение двух суток не выходили из дома. Ветер опрокинул радиомачту, сорвал с котуха крышу и укатил к морскому берегу несколько пустых бочек.
Когда на третий день мы вышли к проливу, он был чистым. Вода еще не успела успокоиться, вспененные волны, волоча шуршащую гальку, набрасывались на берег, загроможденный выброшенными льдинами.
Собаки, увязавшиеся за нами, всматривались в сторону пролива, точно припоминали тот путь, который они совершили по льду всего несколько дней назад.
Елена Вечтомова
Река
Арк.
Уголек
Наше знакомство началось в феврале, в последний год Великой Отечественной войны.
Советские войска, прогнав врага с родной земли, шли дальше на запад.
Инженерная рота, где я служил, остановилась на несколько дней в небольшом венгерском городке Цегледе, неподалеку от Будапешта. Февраль в тех краях теплый, такой, как у нас бывает конец марта или даже апрель. На пустынных улицах Цегледа в выбоинах асфальта, избитого осколками снарядов, уже белело, отражаясь в лужицах, весеннее небо.
Не помню точно, как он у нас появился и за кем и откуда прибежал, только сразу подружился со старшим техником-лейтенантом Бочиным и повсюду его старательно сопровождал.
Был он низенький, с короткими ногами и остренькой, по-собачьи, очень неглупой мордочкой, неведомо какой породы. Сам весь черный и глаза черные. Ну, настоящий уголек. Так его и прозвали солдаты Угольком.
Подружились они с техником неразлучно. Куда бы ни пошел техник, а Уголек — за ним. Бочин идет большой, в длинной шинели, идет быстро, только шинель по ветру раздувается, а Уголек за ним торопится, по сторонам поглядывает.
Техник на доклад к командиру или на офицерское собрание, и Уголек за ним. Потихоньку проберется в комнату, залезет под стул, на котором сидит Бочин, и лежит, будто его и нет тут. Но только не вздумайте обижать техника! Дернешь его за рукав, — Уголек сразу выскочит, зарычит ужасно, будто какой-нибудь страшный зверь. Дескать: «Не трогай моего товарища!» И до какого бы часа ни работал Бочин, а новый друг его всегда с ним. Иногда мы, офицеры, засидимся далеко за полночь. Смотрим карты, предполагаем, как наша армия наступать дальше будет, радио из Москвы слушаем, что на других фронтах, — интересуемся. Рота уже спит, и связной задремлет на стуле. Уголек лежит, делает вид, что спит, а сам одним глазом посматривает, не ушел бы Бочин. Иногда в самом деле заснет, не услышит, как уйдет техник. Ну, потом беда как огорчается.
Он с ним по три раза в день на кухню бегал: к завтраку, обеду и ужину. А если случалось, Бочин где-нибудь на службе задержится, Уголек сердится, за шинель зубами тянет, — пора!.. и сам впереди быстрей техника несется, оглядывается.
Повар Ушаков смеялся:
— Это у меня самый аккуратный посетитель.
Но был доволен: кости зря не пропадали.
Однако, как они ни дружили, а технику часто уезжать приходилось. Он у нас взводом, где все машины, командовал, а на войне, да еще в наступлении, дело это трудное, хлопотливое. Ну, что же! Наш Уголек и тут не растерялся. Техник уедет, он прямехонько к командиру роты и у него живет, за ним повсюду бегает. Как будто и не было Бочина. Но это только пока тот не вернется. Приедет техник — только и видел командир Уголька, даже в гости без Бочина не забежит. Никакой благодарности. Но всё-таки командир роты был единственный человек, на кого Уголек не лаял. Хоть тот, нарочно будто, и ударит Бочина, — Уголек отвернется, словно не видел.
Солдаты шутили:
— Не рискует на начальство лаять, товарищ капитан.
А капитан отвечал:
— Нет, это он со мной не хочет отношений портить: а вдруг Бочин опять уедет?..
Одну странность имел Уголек. Хозяин его всеми автомобилями в роте командовал, а Уголек не любил машин и боялся на них ездить. С трудом его в кабину затащишь — вырывается.
Раз техник с ним по делам где-то задержался. До нашего расположения километров пятнадцать было. Свою машину отпустил, а сам на обратном пути на попутную попросился. Встал на крыло, зовет Уголька, а тот ни за что. Чужой шофер не стал ждать. Техник стоит на крыле, едет, а Уголек во всю прыть сзади бежит, от машины не отстает. Был дождь, дорога грязная, мокрая, весь перемазался, в комок грязи превратился. Бочин пожалел его, постучал шоферу, слез, вместе пешком пошли. К вечеру только в расположение прибыли, оба мокрые, усталые.