Литературные зеркала
Шрифт:
Постижение внутреннего начинается анализом внешнего, как лестница начинается с первой ступеньки. Вот так, по ступенькам, мы и будем восходить к «Менинам» и «Венере с зеркалом» Веласкеса, а уже от них к проблеме, которую один теоретик (а может быть, и не один) прямолинейно обозначил по ее сути: «Зеркала Веласкеса».
«Зеркальные» полотна Веласкеса принадлежат к хрестоматийному сонму видений человечества. Попросту говоря, они входят в «десятку» или, по крайности, в «двадцатку» наивысших достижений мировой живописи, тех самых, которые вычисляются с помощью сложных плебисцитов, пресс-конференций и даже многостепенных выборов. Насколько причастны к этому успеху зеркала?
«Натурщица
Гимнам ослепительному телу возлежащей богини нет ни конца ни края они изливаются на читателя со страниц чуть ли не каждой искусствоведческой трактовки Веласкеса. Посему я воздержусь от монологов по поводу сверкающей серебристой цветовой гаммы, подаренной художником Венере. Зеркало — вот что меня интересует.
32
Экардт Г. Диего Веласкес. Берлин, 1985, с. 50.
Присутствует в картине некая тайна. Чарующая тайна, добавил бы я, кабы не боялся впасть в обычную искусствоведческую истерику у ног этой Венеры. Кажется исчерпывающей, предельной ее красота, пойманная как раз на той ускользающей черте, где плоть столь прекрасна, что возвышается до духовного, а дух так благостен, что снисходит до плоти и отождествляется с ней. У этой красоты отнято лицо (или так: этой красоте недодано лицо). Но потому и тем красота веласкесовской Венеры божественна: ей, этой красоте, достаточно самой себя — и даже с избытком.
Когда же подоспевший Купидон доливает чашу еще неким «сверх», наступает редчайшая минута абсолютной творческой радости, единой для художника, для модели, для зрителя. Ибо зеркало дарует нам не просто лицо ради лица, факт ради факта (дескать, примите к сведению), а живую, капризную, греховную и милую жизнь, подернутую дымкой той недосказанности, каковую прозаики передают многозначительным многоточием.
С помощью зеркала художник раздвигает пространство красоты, как бы предупреждая о всепроницающей власти женственного начала. Зеркало ловит красоту Венеры, как энтомолог — редчайшего мотылька, казалось бы, неуловимого. А Венера открывает новые возможности зеркала. Например, такие: видеть невидимое, отбирать ракурсы, сочетать эти ракурсы во имя неожиданного изобразительного результата.
В «Менинах» Веласкес идет дальше, создавая ситуации, где, во-первых, зеркало как вещь присутствует и где оно, во-вторых, в своем материальном значении исчезает, завещая наблюдателю самый принцип зеркальности, зеркало-предмет получает дополнительную функцию зеркала-приема.
Напомню содержание «Менин».
В центре картины — юная инфанта. К ней с двух сторон склонились фрейлины — «менины». Поближе к краю картины, в группе придворных, — угрюмая малоподвижная карлица, чей ракурс как бы заимствован у царственной девочки, а внешность, наоборот, ей противопоставлена. Спутница инфанты — это и ее двойник, и пародия на нее. В соседстве с карлицей — другой маленький человечек. Этот — сама игра. Три фигуры, расположенные по смежности, соотнесены в психологическом плане как контрастные.
Весь ксилофонный набор авторских оценок — одновременно яркая
Впрочем, главным ли? Нет, не ему принадлежит наивысшая ступень в иерархии созерцания, развернутой Веласкесом. Потому что и сам он подвергается привередливому изучению — и притом двойному. Из глубины картины на всех смотрит придворный, принявший демоническую позу на фоне открытой двери — за его спиной свет иного, внешнего мира. Но и придворный, и остальные, и сам внешний мир — все это лишь материал, счастливо попавший в распоряжение живописца — героя картины. Уверенный в себе — и предельно скромный, словно бы готовый — чуть что — уйти на изнанку полотна, художник работает над произведением, которое, возможно, получит название «Менины». И значит, там, внутри, на той картине — нам ее не видно — еще один художник пишет еще одну картину, а на той… Вереница полотен, каждое все меньше и меньше, завлекающая мысль в глубины поистине философские [33] .
33
В. Кеменов приводит в своей книге «Картины Веласкеса» (М., 1969, с. 350) некоторые оценки «Менин» «Лука Джордано сказал „Сеньор, эго теология живописи“, видевшие „Менины“ англичане Лоуренс и Уилки писали, что из всех картин Веласкеса „эта — настоящая философия искусства“».
На задней стене, над зеркалом, изображены две картины, которые на свой манер отражают главную тему «Менин».
«По сообщению Паломино, — читаем мы на сей счет у В. Кеменова, — это картины Рубенса с сюжетами, взятыми из „Метаморфоз“ Овидия… Одна картина изображает состязание Аполлона и Пана… другая… посвящена соревнованию ткачихи Арахны с Афиной Палладой. В обоих мифологических сюжетах повествуется, как боги Олимпа наказывают тех, кто дерзнул с ними соперничать в художественном творчестве…»
И далее следует комментарий к этой веласкесовской сноске на других художников, из которого явствует, что В. Кеменов рассматривает «Менины» как зеркало, спорящее с «цитируемыми» картинами:
«Помещая на фоне этих картин свой автопортрет… и создав в этом автопортрете образ художника, охваченного творческим вдохновением, проникнутого высоким чувством собственного достоинства, Веласкес… высказал свое несогласие с традиционным истолкованием этих мифов в придворной живописи XVII века, противопоставив такому подходу свою веру в безграничный талант человека-художника».
Включение картины в картину — вариации на темы отражения в отражении, когда берется частный случай статичного, застывшего зеркала (а всякая картина, напомним, заслуживает такой интерпретации — или, по крайности, допускает такую интерпретацию). Уже ранние работы Веласкеса обнаруживают его интерес к приему. Так, например, «Христос в доме Марфы и Марии» совмещает в себе жанровую сцену («назидательная» старуха увещевает молодую и, видимо, нерасторопную служанку) с религиозным сюжетом (висящее на задней стене полотно приобщает к действию евангельские мотивы).